- Мне не нужны ваши пещеры, Железнологовый. Я лишь хочу вывести орды на равнины, дать им волю, иначе орки сгниют на Побережье. Вдосталь земли, вдосталь пищи. И людишек не помешало бы проредить, а то их расплодилось — тьма. А для сего мне и моим быкам нужно оружие, не самодельное дерьмо, а добрые топоры из хорошей стали. Я хочу, чтобы ты вновь запустил печи Долины. Сделаешь это и станешь свободным, вернешься в свои горы вместе со всеми своими быками. Сразишься с людьми. Могет и мы встретимся опять как-нибудь, плечом к плечу. Враг моего врага — мой друг, а?

Рогнак Железнолобый ненавидел орков, но, кроме того, он был и прагматиком и никогда не позволял эмоциям брать над собой верх. Орки — грязные твари, но ничто не мешает их использовать. Потом, когда придет время, дварфы вернут себе долину, а об орках будут напоминать лишь пирамиды из их черепов, что насыпят по дороге к Ганалийской долине. Уж Рогнак позаботиться о том, чтобы не один зеленомордый урод не пережил этой войны.

Поэтому дварф помедлил для проформы и кивнул.

6.

Пять месяцев назад в руинах Горгонада...

Черное пламя вырвалось на свободу, поднялось до самого потолка и расплылось в стороны гибкими мерцающими щупальцами. Отзвук Тьмы возник болезненным набатом в висках, заныл вибрацией в зубах и заставил опуститься на колени.

Хамок Долговязый распростерся на полу, вытянув руки в сторону колодца с Источником. Вот уже несколько часов не стихала боль и надсадный воющий голос, бессловесный, но переполненный болью. Орк догадывался, что ему достается лишь эхо истинного и он был благодарен за это. Истина убивает — Хамок усвоил это еще во время своей далекой юности.

Только в этот раз она обошла его стороной, задев лишь кончиком своего черного крыла. Весть о смерти Посланника и Воплощения. Горе, страшное, всеобъемлющее, пронизало его от затылка до пяток, ледяная молния отчаяния.

Орки не умеют плакать, и впервые Хамок пожалел, что у нет слабости мягкокожих. Может быть, стало бы легче.

- Тьма! - шептал он. - Хозяйка Ночи и Тайн, Повелительница Бездны, почему, почему не защитила?! Скажи мне, что делать, а Повелительница? Как дальше быть? Без Твоей воли мой народ сгинет без следа!

Пламя внезапно опало. Ушла и боль. Повисла гулкая тишина. Хамок поднялся — руки без сил лежали на коленях. Он прикрыл глаза и дрожащая рука коснулась лица. Боли больше не было, но кто заберет тоску? Видимо, эту долю ему нести до конца. Не так уж и долго ждать этот конец.

Орк открыл глаза и увидел, что Тьма Источника никуда не ушла, она превратилась в черную жидкость, залившую колодезь. Хамок поднялся и подошел к нему, опустился на колени и опустил в черную воду пальцы, сложенные в горсть.

Иголками укололо кончики пальцев, незримая энергия рванулась вверх по руке, по кровеносным жилам, ударила в голову, да так, что шаман покачнулся. Чуть не сверзился в бездну колодца.

Удержался. Дождался, когда в глазах проясниться и чуть не отшатнулся прочь. Гладь пошла рябью, как след от камня, брошенного в воду. Брошенного снизу. Изнутри .

Тьма вспучилась, надулась пузырем. Хамок потер глаза: ему показалось, будто что-то бледное мелькнуло под истончившимся слоем черноты.

Нет, не показалось. Жидкость разошлась, то густая, как земляное масло, то текучая, как вода. Голова, маленькая, лысая, сморщенное личико, плечи, маленькая, сжатые в кулачки ручки, поджатые ножки и кожа, мучнисто-белая, блестящая.

Человеческий детеныш! Хамок осел в удивлении. Ребенок, рожденный не из утробы матери. Ребенок, рожденный Источником. Посланник!

Дрожащие руки опустились во Тьму, зачерпнули черноты и подхватили ребенка. Он открыл глаза.

Льдисто-голубые. Ярость, боль, ненависть и холодная решимость последовательно промелькнули в них. А потом ребенок закричал. Обыкновенный вопль замерзшего, голодного новорожденного. Ничего особенного, но достаточно было одного взгляда в эти глаза, чтобы понять, кто предстал перед.

Кожа младенца была холодной как лед, но, странное дело, холод этот не обжигал в руки. Наоборот, энергия вливалась через них, дикая, концентрирования сила Тьмы.

Хамок дернулся, словно что-то услышал. Напрягся, весь обратившийся в слух.

- Да, я слышу! - пробормотал он невидимому собеседнику.

Взгляд его заскользил по пещере, но ничего не нашел.

- Кто ты? - хрипло произнес он.

- Да, я понял. - Орк склонил голову в покорном поклоне. - Конечно, моя верность безгранична. Хочешь, забери мою жизнь! - Снова пауза. И он снова ответил — в голосе его пылала яростная решимость: - Да, служение — смысл всего. Тьма да пребудет навеки на земле. И... - Он помедлил, решаясь: - Спасибо за надежду!

Отпустило. На руках все также верещал младенец. И теперь Хамок не испытывал грусти, тоска ушла из его груди. Впереди... впереди было слишком много дел.

Тьма — стихия, разумная, мыслящая — хоть и в иных категориях — но стихия. И она бессмертна. Она появилась с рождением мира и она исчезнет, когда все раствориться в пустоте безвременья. И с той же бесконечностью будет двигаться коловорот воплощений.

Хамок покидал пещеру с радостью на душе. Он завернул в свой плащ, вернее те обрывки, что от него остались, ребенка и прижал к своей груди. Он найдет стойбище и молодую родившую орчиху. Повелитель вырастет среди помета орков, проникнется судьбой племен, возглавит орды и поведет их вперед, на земли людишек. К славе и вечному царствованию Тьмы. Нет, теперь орки не будут тупым мясом для войны, теперь они подхватят знамя, выпавшее из рук исчезнувших варангов -цвергов. И снова, как в седой древности, вырастут города орков и возродятся старые роды. Не будет орд, а будет Империя!

Уж об этом Хамок позаботиться. Тьме-то все равно, каким способом ее приведут к победе. Зато тех, кто верно служит, Она возблагодарит сполна.

7.

В тоже время, но в совершенно в другом месте...

Шмиттельварденгроу с удовольствием опустил натруженные руки в таз. Вода обожгла свежие шрамы, и засохшая на руках кровь расплылась в прозрачной глубине мутным облаком. Он чувствовал тягучее удовольствие от славно сделанной работы.

Казалось бы, еще бы миг — и все насмарку. Однако, благодаря неожиданному всплеску, он смог зачерпнуть побольше энергии и закончить дело. Закончить славно.

Может быть, профессиональный некромант справился бы лучше, аккуратнее, но где их сыщешь, вот и приходилось делать все самому. Где вспоминать забытые и погибшие в Льдистом Нагорье книги, а где и просто импровизировать, вслепую нашаривать верный путь.

Шмиттельварденгроу был стар и уже давно растерял свою былую форму. Усталость навалилась на него, но то была приятная усталость выполненного долга. Ее следовало смаковать.

Он опустился на старую лавку. Поднес к лицу ладони, грубые, испещренные короткими шрамами жертвенных ран. Собственной кровью он связал плоть и душу и не позволил им разделиться во смерти. Светом такая магия считалась запретной, но, как говаривают, клирики умеют исцелять наложением рук. Собственной Святостью! Уж цвергу такие богатства недоступны. Приходилось обходиться тем, что есть.

Отпив из ведра со свежей водой, что он натаскал заранее, Шмиттельварденгроу шумно высморкался, обтер руку об штанину и подошел к грубому столу, сбитому из широких досок. Поверх них лежал Джалад.

Худое — ребра торчат — тело, тонкие руки и ноги. И вытянувшееся, заострившееся лицо, когда смуглое, но теперь серое. Там, где воспламенившаяся кровь, прожгла кожу и мышцы, гном поставил заплаты: черные, блестящие, словно брюхо тритона, отчего тело джаффца напоминало мозаику, растерявшую знатное количество своих частей. Но... грудь пироманта мерно поднималась и опадала. Пока что он спал, погруженный в магический сон, чтобы восстановить то, на что требовалось время, но вскоре он должен был очнуться.

Мир изменился. И, как верилось Шмиттельварденгроу, навсегда. И теперь в нем не было места одинокому цвергу. Сгинул Головоруб, погиб Горгонадец — прошлое утекало, стремительно, как вода сквозь пальцы. Только вот цверг почему-то об этом не сожалел. Он устал, но это была совершенно иная усталость.