Прошли католические монашки, потом пограничники в цифровом камуфляже, с вещмешками и в пыльных берцах, стайка хихикающих хипстеров, какие-то мужики в дорогих, но сильно помятых костюмах. Мужики похмельно хрипели в свои айфоны.

«Ну, вот и моя!» – подумал я, увидев мадам лет пятидесяти в брючном костюме, с жёлчным личиком старой девы и жиденькими, старательно уложенными волосами. Мадам оглядывалась, явно кого-то разыскивая. Примерно так по моим представлениям и должна была выглядеть филолог, историк, или кто там во Франции занимается средневековыми ересями. Я обречённо сделал шаг навстречу, поднимая свой плакатик, и тут меня потянули за рукав. Я обернулся. Передо мой стояла женщина лет тридцати, впрочем… кто их сейчас разберёт? Немного выше среднего роста, тёмные волосы собраны в хвостик, скуластая, глаза серые, красивые губы, никакой косметики. Джинсы, кроссовки, футболка с готической надписью Sorbonne, лёгкая курточка. Всё простое, неяркое, но фигурка – что надо.

– Вы – Вадим Снегирёв? – спросила она.

– Так точно, – отрапортовал я. – А вы?..

– Ольга Юрьевская. Судя по плакату, вы как раз меня и встречаете.

– Так вы и есть… она? – вырвался у меня дурацкий вопрос.

– Паспорт показать? – усмехнулась она.

«Вот беда! Познакомился, называется, с дамой! Проявил себя с лучшей стороны!» – расстроился я. – Нет, что вы, не надо… Вы уже все вещи получили?

– Ну да, вот же чемодан, а сумку я брала в салон…

«У Ирки, – подумал я, – в такой чемодан, наверное, и косметика-то не уместилась бы». Обходиться малым моя бывшая супруга совершенно не умела. ««У меня радость! Две картонки и один мешочек у нас украли… Все-таки легче…» – всплыл в памяти Чехов.

Я забрал у Ольги чемодан, и мы двинулись к выходу из терминала.

– Как долетели? – спросил я, чтобы что-нибудь спросить, потому что молчание становилось неприличным.

– Наверное, хорошо, – пожала плечами девушка, – но я не помню. Как обычно, перед отлётом накопилось столько дел, что до самолёта я добралась совершенно измотанной, села в кресло и тут же отключилась, даже ради обеда не проснулась. Теперь вот есть ужасно хочется…

– Можно перекусить в каком-нибудь ресторанчике в аэропорту, – предложил я.

Ольга поморщилась:

– Не люблю аэропортовской кухни. Она во всём мире одинаково скверная.

– Это верно. Тогда у меня будет предложение получше. Для вас забронировано место в отеле, в центре Москвы, но добираться туда долго, часа полтора, а если попадём в пробку, вообще неизвестно сколько. Я живу в пригороде, у нас это называется «дача», она по дороге. Я приготовил для вас комнату, посмотрите, может, понравится? Тогда можно жить у меня. Ну, а если нет, после ужина я отвезу вас в отель.

– Дача? – с сомнением переспросила Ольга.

– Ну, да, так говорится, а на самом-то деле, это хороший дом, со всеми удобствами, даже быстрый Интернет есть. Я живу там и зимой.

– А как отнесётся ваша супруга к появлению в доме посторонней женщины?

– Я давно разведён, живу один, – немножко суше, чем следовало, ответил я. – Но я обязуюсь вести себя, как «облако в штанах».

– Тогда какой смысл ехать?

Я взглянул Ольге в лицо, она улыбалась своей шутке уголками губ.

– Ладно, поедем, посмотрим на вашу дачу, а там видно будет.

Мы вышли на автостоянку, и едва я успел убрать Ольгин чемодан в багажник, как небо нахмурилось и закапал дождик. Запахло мокрой пылью, дождевые капли вобрали в себя аэропортовский шум, шорох капель заполнил мир. Внезапно дождь усилился, девушка смешно ойкнула и юркнула на переднее сиденье «Ауди».

– Повезло, что наш самолёт успел сесть до начала дождя, – сказала она, вытирая лицо носовым платком. – Вон, как льёт.

– Современные лайнеры дождя не боятся. Вот если бы был сильный боковой ветер или гроза, тогда да, могли бы и загнать куда-нибудь… Я включу музыку?

Ольга кивнула. Перебрав компакты, я выбрал Моцарта и включил плеер. В машине зазвучала нежная и праздничная музыка. Мы выехали со стоянки и вскоре выбрались на трассу. Моцарт удивительно гармонировал с дождём, каплями воды на лобовом стекле, шорохом шин и легчайшим запахом духов.

– А знаете, в Австрии Моцарта считали пустяковым композитором, – задумчиво сказала Ольга, – как сейчас говорят, попсятником. И вот, имена его критиков давно забыты, а музыка живёт.

– Моцарт не любил, когда его называли австрийцем. «Я зальцбуржец!» – сердито поправлял он. Зальцбург ведь тогда был самостоятельным княжеством.

– Вы были в Зальцбурге?

– Был, но дом Моцарта не видел, нам показывали только место, где якобы стоял дом Нострадамуса. Он не сохранился, там теперь фонтан. А вот дом Моцарта в Вене видел, он в самом центре, рядом с собором святого Стефана.

– Я знаю, – кивнула Ольга, – там теперь музей, но, по-моему, совсем неинтересный, мёртвый какой-то. Не чувствуется там дух Моцарта. Вообще, настоящие музеи есть только у нас…

Я взглянул на Ольгу, и она пояснила:

– Ну, у нас, в России… Я же русская, а не француженка!

Девушка и правда говорила по-русски очень правильно, с едва уловимым акцентом, но немного старомодно.

– Кстати, вы знаете, кто такие Юрьевские?

Я покачал головой.

– Моя пра-пра… не знаю точно, в каком колене бабушка, была ну… гражданской женой Александра II. Императрица Мария Александровна была человеком замкнутым и склонным к меланхолии. Многочисленные роды и непривычный русский климат сломали её здоровье, последние годы она тяжело болела и почти не покидала своих покоев, ну а царь увидел молоденькую смолянку… и влюбился. Катеньке тогда было семнадцать лет, а Александру Николаевичу под пятьдесят, но… Император был неплохим рисовальщиком, и когда большевики захватили Зимний, среди его документов нашли альбом, заполненный изображениями Кати. Она позировала царю полностью обнажённой. Вы видели этот альбом?

– Даже не знал о его существовании.

– Наверное, эти рисунки не публиковали в России, но я их видела. Некоторые, надо признать, довольно смелы для того времени… Ну, вот. Император пообещал Кате, что после смерти Марии Александровны женится на ней. В 1880 году она умерла, и император, как и обещал, обвенчался с Екатериной Михайловной. Он собирался даже короновать её, но год спустя был убит взрывом бомбы. Другие Романовы ненавидели светлейшую княгиню Юрьевскую, и ей с детьми пришлось навсегда покинуть Россию. Правда, Катя к тому времени уже не была наивной смолянкой, она сколотила изрядный капитал, а спекуляции на железнодорожных концессиях сделали её одной из богатейших женщин Европы. Меня назвали в честь их дочери, Ольги Александровны, которая, между прочим, вышла замуж за внука Пушкина.

– Вон оно как… Выходит, вы из трудовой династии олигархов. Могли бы прилететь на бизнес-джете, а не на рейсовом самолёте.

– Что вы, – рассмеялась Ольга, – от тех денег давным-давно не осталось ни копейки. Две мировые войны, революция в России… Да и потом, знаете, когда делят наследство, проблема не в том, чтобы найти наследников, их-то как раз всегда оказывается гораздо больше, чем надо. Проблема в том, чтобы получить от наследства хоть что-то. У меня не вышло, да я особенно и не старалась, поэтому источник дохода у меня один – университетское жалование. Так что я не Кристина Онассис. У нас вообще изучение истории Средних веков финансируют из рук вон плохо – французская прижимистость, будь она неладна… Чудо, что на эту поездку деньги нашли, хотя руководство, ознакомившись со сметой расходов, осторожно рвало на себе волосы, как евреи у Стены плача…

– А почему осторожно?

– Так лысые они! – фыркнула Ольга. – Боялись потерять последнее.

– Зря ваше руководство принесло такую неслыханную жертву на алтарь науки. Все расходы оплачивает принимающая сторона, – сказал я.

– Вот как? А с чего такая неслыханная щедрость? – удивилась Ольга.

– Понятия не имею, какие-то политические игры. Но нам-то с вами что? Деньги на банковской карте, которую мне выдали, есть, я проверял, сказали, что если не хватит, дадут ещё. Будем объедаться устрицами и запивать их «Вдовой Клико».