Но следующей ночью последовал новый налет – сто восемьдесят немецких самолетов. Сбили четыре. Появление бомбардировщиков в небе столицы означало, что части вермахта неудержимо приближаются к Москве.

Выяснилось, что больше половины оборонявших столицу советских истребителей устарели, вооружены только пулеметами. Плохо работала радиосвязь. Мало кто из летчиков имел опыт ночных полетов. Мобилизовали опытных летчиков-испытателей, сформировали из них две отдельные эскадрильи ночных истребителей. В первом же бою Марк Лазаревич Галлай (будущий Герой Советского Союза и наставник отряда космонавтов) сбил немецкий бомбардировщик.

«В одну из ночей самолеты прорвались, – вспоминали москвичка. – Это было настолько ужасно, что я даже почти ничего не помню. И ужасны не сами разрывы бомб, а сознание того, что «они прорвались»… У людей появилось какое-то новое выражение лиц. Какая-то жестокость и в то же время отчаяние во взгляде.

С этой ночи началось. Каждый вечер, приблизительно часов в семь, поднимались в небо аэростаты, напоминающие покачивающихся заснувших рыб. В районе десяти часов, когда серость окутывала землю, раздавалась воздушная тревога.

По улицам бежали люди, спешащие укрыться в убежища. По небу метались лучи прожекторов, выискивая врага. Воздух заполнял лопающийся звук зениток, страшные разрывы падающих бомб и душераздирающий вой пожарных машин…»

Спасения от налетов искали в метро, где ночью укрывалось двести-триста тысяч москвичей. Еще в июне мобилизовали молодежь на подготовку бомбоубежищ.

«Две или три ночи подряд, – вспоминал экономист Леонид Исидорович Лопатников, в ту пору вчерашний школьник, – чистили мы тоннели метро. Это была нелегкая работа: грязь там не выскребали, наверное, со времен строительства. Мы приводили тоннели в порядок, потом к нам подвозили деревянные щиты, которые мы укладывали по обе стороны рельсов. Во время воздушных тревог на них лежали тысячи людей, спасаясь от бомбежек.

Ночью ходить по городу без пропуска было невозможно. Поэтому, кончив работу около площади Революции, мы должны были ждать утра в вестибюле. Чтобы сэкономить время, я вместе с одной симпатичной девушкой однажды прошел весь путь до площади Маяковского по тоннелю».

В шесть вечера, не ожидая сигнала воздушной тревоги, движение поездов прекращалось. Люди уже заранее с вещами собирались у вестибюлей. Постоянные бомбежки изматывали.

Самыми опасными точками считались вентиляционные киоски. Там выставлялись посты, чтобы предупредить пожары вблизи воздухозаборников. В туннелях находились железнодорожные электростанции – на случай, если электроэнергия перестанет поступать из города. Но они не понадобились.

5 сентября 1941 года сотрудники ЦК комсомола отправили записку секретарям ЦК партии Андрееву и Щербакову:

«Женщины с грудными детьми и больными (коклюш, грипп, корь и др.) размещаются в вагонах поездов. Женщины с детьми до двухлетнего возраста, как правило, размещаются на станционных платформах прямо на мраморном холодном полу. Остальные женщины с детьми размещаются в туннелях…

В туннелях сыро, температура 10–12 градусов. Дезинфекция нар и скамеек не производится, в результате на станциях «Парк культуры и отдыха», «Красные ворота» появились вши, клопы, тараканы. Вентиляция на станциях «Смоленская», «Арбат», «Коминтерн» неудовлетворительная, воздух тяжелый и спертый… Уборных на станциях и туннелях недостаточно. Многие уборные находятся в антисанитарном состоянии. Нет питьевой кипяченой воды. В медицинских пунктах нет акушеров, хотя ежедневно в метро имеют место 8—10 случаев родов…».

В метро навели порядок, условия стали лучше. В сорок первом году во время воздушных налетов на станциях столичного метро родилось двести семнадцать детей. Множество москвичей пытались там укрыться во время бомбежек, но далеко не всех пускали:

«Воздушных налетов ожидали обычно к ночи, поэтому движение поездов метрополитена прекращалось с 8 часов вечера до 5 часов 30 минут утра. В половине девятого вечера двери метро открывались для детей и женщин с детьми. С собой можно было проносить одеяло, постельные принадлежности, детское питье. Для детей до двух лет в вагонах поездов ставились кроватки. Работали буфеты, на каждой станции была вода. Остальных в метро пускали лишь после сигнала воздушной тревоги, если оставались свободные места…»

«В Москве по ночам тяжко, – писал дочери в августе Корней Чуковский. – Немцы появляются с наступлением темноты и бросают бомбы до рассвета. Уже попали бомбы в гостиницу «Москва» (во двор), в американское посольство, во многие близлежащие здания… К счастью, каждый дом охраняется бригадами смелых самоотверженных людей… Во всем этом для меня самое тягостное – не спать. Во мне нет никакого страха, смерть меня не страшит, но сердце устало от бессонниц».

Молодой тогда актер Ростислав Янович Плятт работал на радио и вечерами читал антифашистскую публицистику. Он бежал в Дом звукозаписи на улицу Качалова, когда в городе уже объявляли воздушную тревогу:

«Когда пришло время вспоминать, все происходившее тогда представилось мне в каком-то нереальном свете: по пустым улицам большого города, в темноте, озаряемой вспышками зенитного огня, бежит длинный человек, шарящий перед собой палкой, чтобы не споткнуться… Однажды мне показалось, что объектом стрельбы являюсь я – в нескольких метрах впереди меня из двора рядом с Домом звукозаписи грохнула в небо невидимая мне огневая точка, и на секунду я ослеп и оглох, ощутив себя уже в мире ином.

Не могу забыть еще один грохот, уже фашистской фугаски, той, что выкосила часть Старой площади. Я в это время находился в доме по улице Немировича-Данченко, но удар был такой силы, что казался совсем рядом. Я выбежал на улицу, думая, что мой дом уже разваливается».

Будущий академик и вице-президент ВАСХНИЛ Ираклий Иванович Синягин работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте свекловичного полеводства. Ночами дежурил на крыше.

«Я увидел, что на чердаке светится синим зажигательная бомба, – вспоминал Синягин. – Мы знали, как надо тушить зажигалки. Было известно, что немцы применяют несколько типов этих бомб.

Были термитные бомбы, которые горели ровным накалом очень высокой температуры. Такие бомбы моментально зажигали деревянные потолочные перекрытия, и тушить их нужно было только песком.

Были натриевые бомбы. Они взрывались при обливании водой или при опускании в воду.

Были, наконец, бомбы с небольшим зарядом взрывчатки. Они взрывались при попытке взять их в руки и поражали людей, которые боролись с пожаром.

Все это я знал, но раздумывать было некогда. Каждая секунда угрожала распространением пожара. Я схватил зажигалку руками в перчатках и сунул ее в бак с водой. Вода бурно вскипела, на руки мне попал кипяток. Но бомба утихла…»

Ольга Грудцова, дочь знаменитого Напельбаума – был такой волшебник фотографии на Кузнецком, вспоминала (см.: «Совершенно секретно», 11/2003 года):

«Считается, что по теории вероятности дважды в одно и то же место бомба не может попасть. Через несколько дней в разрушенную аптеку на углу Мерзляковского переулка снова попадает бомба… Дома стали похожи на людей с распоротыми животами… видны кровати, диваны, картины на стенах… В метро пускают спасаться только стариков и женщин с детьми, а у меня одна мечта – попасть туда. Муж достает разовый пропуск на станцию «Охотный ряд». Я счастлива…

А мой начальник, Илья Захарович Трауберг, всеми силами рвется на фронт. Другие хлопочут о броне, а он – только о том, чтобы на войну. Спекулянты скупают картины, рояли, красное дерево – за килограмм хлеба. Я ему об этом рассказываю, а он одно твердит:

– Вы не туда смотрите. Не в ту сторону.

Паника подхлестывалась слухами, которые возрастали от полного отсутствия информации. Радиоприемники все были сданы в первые же дни войны, из радиотарелок утром и вечером голосом Левитана сообщалась сводка…».

Ламповые приемники регистрировались и сдавались в отделения связи, выделили полторы сотни складов, на которых спрятали до лучших времен двести десять тысяч приемников.