- Он не мнит себя им, ваше высокоблагородие, а из него такого делают, потому нужно кое-кому такое о нем представление. И согласитесь, что в защитники Севастополя он годится, но не в спасители от крепостного права. А я сам своего крепостного ни разу не обидел, на матроса руку никогда не поднял, но убежден, что волю да равноправие давать, простому народу нельзя. И так купчишки да чиновная мелкота обнаглели до того, что жить с ними мерзко; дворянство теряет свою духовную власть! И само виновато-дошло до такого позора, как... эти помещичьи гоголевские типы да всякие гусарские кутилы. Но они не дворянство еще, нет...
- Утешили! - сказал в заключение примиренный с капитаном Вегов. Поистине, они не дворянство, как и Нахимов не аристократ. И не подумайте, что Петербург ослеплен им. Меншиков знает Нахимову цену и после войны сумеет пресечь весь этот "артельный" дух на флоте.
- Я бы не согласился с этим выражением - "артельный", - возразил капитан. - Заметьте, никакого панибратства и никакой распущенности Нахимов не терпит, и мичманы от него жестоко страдают, коли допустят этакое заигрывание с нижними чинами.
- Ну, я не настаиваю на слове. В целом я согласен с вами, капитан.
Поговорив так, он пошел к Корнилову и, не смея напрямик признаться в своей обиде, начал сетовать на ничем не оправданную резкость адмирала в отношениях с людьми.
- Мы-то с вами ближе, ваше превосходительство, ближе к тому столичному обществу, которое не очень жалует Павла Степановича, - вставил он в разговоре, намекая на свои связи в Петербурге и на "плебейство" Нахимова: кто не знает, что он из худородных дворян и не был в большом свете! К тому же Вегову известно о недавних разногласиях между двумя адмиралами, о том, как противился Корнилов потоплению эскадры. Не может быть, думает Вегов, чтобы Владимир Алексеевич не таил в душе недовольства Нахимовым. Не находит ли Владимир Алексеевич, что Нахимов не очень склонен считаться с мнением других старших начальников?
Но Корнилов вежливо перевел разговор. Павел Степанович волен распоряжаться офицерами. И "отставники" ведь сами пришли к Нахимову. Что же касается излишней самостоятельности в его действиях, то говорить об этом, право, неуместно. Впрочем, как бы смягчая резкость своих слов, Корнилов тут же спросил:
- Хорошо ли вы знаете Павла Степановича? Приходилось ли вам слышать, что именно благодаря самостоятельности его была спасена однажды эскадра? А между тем не малое наказание грозило бы ему в ином случае, прояви он без нужды эту драгоценную, я бы считал, черту своего характера! Случилось это в августе тысяча восемьсот тридцать третьего года. Вторая флотская дивизия шла под флагом вице-адмирала Беллинсгаузена в Балтийском море. Нахимов, тогда капитан-лейтенант, командовал фрегатом "Паллада", тем самым, на котором, если помните, недавно отправился в путешествие Гончаров. "Паллада" находилась довольно далеко от корабля Беллинсгаузена, в одной линии, и вдруг ночью на "Палладе" был подан сигнал: "Флот идет к опасности". Оказалось, не испрашивая разрешения у адмирала, Нахимов вышел из линии и повлек к этому же нарушению порядка многие корабли. В ту ночь, пока Беллинсгаузен разбирался в происшедшем, верный старому курсу "Арсис" уже напоролся на скалу. Выяснилось, что дивизии грозила гибель. Нахимов пренебрег уважением к начальству, поступил самоуправно. Он лучше других знал эти места.
Вегов молчал. Что-то подобное о действиях молодого Нахимова ему уже довелось слышать.
- Не удивляйтесь потому и последующему поведению Павла Степановича, заметил Корнилов. - В бою при Синопе приказ его не мало поразил некоторых новичков. Посчитав, что предварительные его распоряжения могут лишь затруднить командиров в переменившихся обстоятельствах, он предоставил каждому командиру действовать независимо и по своему усмотрению. Конечно, он совершенно уверен в своих людях! Так и теперь, изволите ли видеть, Павел Степанович не изменяет себе! Вы сетуете на то, чему я радуюсь.
- Молчу, ваше превосходительство, молчу, - заторопился Вегов. Уважение мне к Павлу Степановичу безгранично. Не сочтите сомнения мои за осуждение. Сомнения мои не касаются его доблести...
- Тем лучше, - устало прорвал его Корнилов. - Считаю себя многим обязанным Павлу Степановичу и по старшинству не вижу причин к какому-либо его порицанию.
Вегов раскланялся и вышел из дома начальника штаба, сожалея о затеянном разговоре. Зато Остен-Сакен, начальник- гарнизона, разделил опасения Вегова. В этот же день Вегов встретился с бароном в городском саду и, вызванный на разговор, поделился с ним мыслями о человеке, "возомнившем себя главным".
В саду было безлюдно и тихо. Тревоги дня разогнали гуляющих. Сквозь листву деревьев был виден пустынный приморский бульвар. Барон вел под руку жену и выслушивал наклонившегося к нему с другой стороны Вегова.
- Вот он, "Алексий божий человек". Узнаю, - гудел барон. - Подвижник! Аскет! "Зачем моряку семья?" "Зачем мичману деньги?" Мухи не обидит, но упорства ему не занимать. А чем вы, собственно, огорчены, Иван Федорович, чем?
И, выслушав до конца Вегова, холодно заключил:
- Знают о нем! Нужен России сейчас такой человек, жертвенный, исступленный! Простоват, говорите? Резок? Ну и пусть! Только бы не вмешивался в политику, в дела, требующие иного разумения. Понимаете?
- Вмешается! Во все вмешается, ваше превосходительство!
- Успеет ли? - Барон скривил лицо. - Горяч! Себя не убережет!..
- Легенда о нем при жизни создана, - упорствовал Вегов, - себя в нем иные видят. Этак недалеко и до осмеяния, до неприятия иных по духу, чем он, до этакого, скажу вам, нигилизма во флоте, - продолжал Вегов.
- Легенда при жизни, говорите? Что ж, матрос любит своего адмирала стало быть, любит и своего царя. Не разделяю вашей тревоги. Император жалует его, знаете, и матрос любит. Не так часто бывает, Иван Федорович,
такое единство отношения к человеку снизу и сверху. Знаете ли что-нибудь в его поведении, противное дворянству, императору?
- Не знаю, ваше превосходительство, только духом своим, простотой подстрекает к противному...
Сказать о случившемся, о поручении, данном ему Нахимовым, он не решался.
Барон остановился у садовых ворот, лицо его выразило затруднение и нерешительность, он не хотел обижать Вегова и понимал несвоевременность заведенного им разговора.
- Позже, Иван Федорович, об этом позже... Говорю вам - сейчас только полезно это пристрастие его к простолюдинам. Защитим страну, и тогда...
- И с этим не смею не согласиться, ваше превосходительство, - не отставал Вегов. - Не вспомните ли, как после победы над Наполеоном повели себя возгордившиеся ".якобинцы"? Не последует ли и после того, как достойно встретим союзников, излишнего ославления одних и принижения других?
Барон раздраженно перебил, теряя терпение:
- Ну чего вы от меня хотите, Иван Федорович, не пойму? И, боясь оттолкнуть от себя Вегова, обидеть, заторопился:
- Не страшусь того, что сказали, больше того, сам так думаю, но,-он передохнул,-о последствиях этой легенды о нашем "Алексии божьем человеке" успеем, коли будем живы, поговорить. Когда отшумят бои, отзвучат победные песни!..
И, пресекая дальнейшие возражения, барон протянул руку.
6
В тот день у Нахимова перебывало больше сотни людей, и Титов, адъютант его, осмелился сказать адмиралу:
- Конца нет, ваше превосходительство. Может, квартиру прикажете подыскать другую? Эту все знают.
Что ты! - забеспокоился адмирал, нo тревога адъютанта передалась ему:
- Когда только всех принять успею! И почему не идут к князю Меншикову... вот эти хотя бы "отставники"?
Он вспомнил спесивого красавца Вегова,- фамилию его Нахимову приходилось слышать где-то раньше, - и подумал: "Этому поговорить бы со светлейшим, а не со мной".
И тут же распорядился:
- Нет, ты уж, братец, оставь... Люди идут ко мне - значит верят! Все они мои помощники, все ныне воины... Говорил мне Владимир Алексеевич, что и ему досаждают немало. Только вот что, голубчик: тех, у кого жалобы на командиров и прожекты свои, касающиеся укреплений, подвоза пищи и прочего, - с теми беседовать буду, иной раз так надоумят, что век человеку благодарен, а тем, кто идет слезу пролить или в батальон проситься, - тем сам посочувствуй, дай нужные записки. Из адъютантов моих будешь по мирским делам!
