И уже успокоившись, словно отчитал Вегова, обвел собравшихся взглядом и сказал:

- Отвлеклись мы, господа. Впрочем, и этот разговор к вопросам, с которыми пришли вы ко мне, не малое отношение имеет. Что же не сядете, господа? Прошу покорно! - показал он на табуреты, которые в смятении, вызванном его спором с Веговым, никто из стариков не замечал. Нахимов первый придвинул табурет к стенке, присел, сутулясь и вглядываясь в лица. Премного благодарен за посещение и сам за почесть сочту советы наши услышать. Строим, как изволите знать, три главных редута: "Волынку", "Селенгинку", "Камчатку". Не подумали раньше Севастополь в крепость превращать, так теперь не поздно!..

Он подзадоривающе усмехнулся, без тени сомнения в том, что можно наверстать упущенное время, и всем стало легко...

- Может, завтра пальба пойдет. Вот и думаю покорно пас просить укрепления строить. По редутным командам разойтись. Скажете: "Нахимов прислал".

И, помолчав, обратился к Левашову:

- Полагаю так, Сергей Иванович: когда старость красит, а когда и пощады просит. Кому не под силу будет служба, того упрекать не буду, с женщинами и детьми пусть уезжают из города. У кого из моряков усадьбы вблизи берега, тому предлагаю садики срубить, сараи сжечь, чтобы не загорались, крыши песком засыпать, Топоры да лопаты командам сдать. Вы, Сергей Иванович, за всем этим следить мною отныне призваны. Вот вам и дело, о котором просите.

- Приказ от вас соответственный нужен об этом, ваше превосходительство,-заметил Левашов покорно. - Чтобы по форме было!..

- Какой еще приказ? - недовольно протянул адмирал. - Совет, а не приказ. Коли примут мой совет разумом, он тут же приказом станет. Могу ли населению приказывать?

- Так как же тогда должность?..

- Должность? Действительно, как назвать вас? А, знаю! Начальником по резерву. Так, позвольте, и установим!

Расходились молча. Вегов насупленный и явно не во всем согласный с адмиралом, остальные с облегчением, сменившим недавнюю их подавленность. Решение было принято всеми: идти по бастионам!

Старый Левашов чувствовал, что в его жизни произошла теперь нежданно-негаданно и печальная спасительная перемена. Придя домой, он сказал жене:

- Маша, ты ведь сама из колодца воду носишь?

И, встретив добрый, но недоумевающий взгляд жены, пояснил:

- Ну да, когда прислуги нет дома.

- А что тебе, Сережа?..

- И потом ты ведь столбовая дворянка, этого забывать нельзя.

- К чему ты все это клонишь? - встревожилась она, в смятении подняв к седеющей голове холеные, красивые еще руки.

- Пойдешь с матросскими женами укрепления рыть!- заключил он.

Она обрадовалась:

- И всё-то? Зачем так пугать, Сереженька. Минуту спустя спросила:

- А ты?

- Я на бастион. А дом? Дом наш адмирал велел от огня оградить. К морю он близок. Лучше, если бы дома нашего не было... Но адмирал не приказывал сжечь, не подумай. Это только те усадьбы, что за городом англичанам достанутся, те сжечь, мы же не оставим города.

- Как хорошо, что дети наши в Петербурге, - сказала Левашова.

Сергей Иванович ответил:

- Сына надо из столицы вызвать. Здесь пригодится. Должен он Севастополь защищать вместе с нами, нечего ему сейчас там делать! Ты, мать, напиши ему, скажи: Нахимов ждет!

- Разве адмирал что-нибудь говорил тебе?

- Не говорил, но без слов его понимать надо. И кого нам больше слушать, чем Павла Степановича?

Она грустно согласилась, опустив голову:

- Напишу сегодня. Через два месяца может приехать.

Вечером Сергей Иванович пошел в библиотеку. На арбах вывозили книги и складывали неподалеку отсюда, во дворе адмиралтейства, в глубокий, обложенный камнем погреб. Старый швейцар из бывших матросов выносил квадратные толстые издания "Путешествий" Головнина, Лисянского, Литке и, складывая на арбы, говорил возчику-артиллеристу:

- Невдомек никому, и самому странно... Будто их превосходительствам помогаю сойти с лестницы, не книги ношу, а их самих! Всех ведь помню, кого не здесь, так в Кронштадте знал, провожал и встречал у входа.

Артиллерист недвижно сидел на арбе, как на пушечном лафете, и держал вожжи так, словно в арбу были впряжены не тихие татарские лошадки из интендантского обоза, а бьющие о землю копытами рысаки.

Левашова швейцар спросил:

- Ваше высокоблагородие, а мне куда?..

- Куда же тебе, и госпиталь, санитаром, Федосеич, дома-то не усидишь?

- Не усижу, наше высокоблагородие, Десять лет я при книгах. Столько в жизни не видал, сколько узнал по ним. Тоже ведь прочитал немало. И госпиталь - это хорошо. Туда и пойду, стало быть.

Левашов вспомнил, что с тех пор, как соорудили библиотеку, старика всегда видели па дежурстве с книгой в руках. Но сейчас впервые он предстал перед всеми не в швейцарской своей должности, а таким же, как другие истым читателем-книголюбом.

И Левашов подумал, что пришло время, когда вот так, подобно Федосеичу, все городские знакомые покажут себя с совсем иной, неведомой стороны, и Севастополь никогда уже не будет тем укромным, благодатным, еще недавно полустепным городком, к которому привыкли старожилы. Но, думая об этом, Левашов не испытывал тоски о прошлом. Ему казалось, будто границы города далеко раздвинулись за его пределы, и, полно, этот ли знакомый ему с детства городок в лазоревой бухте защищает подступы к России?

Куда-то отдалился и почти выпал из сознания белый его домик па Якорной улице, и одно, только одно владело сейчас всеми помыслами: не пустить на русскую землю врага, знать, что чужие заволакивающие горизонт паруса не надует и не заколышет здешний широкий ветер, и праздное гульливое слово чужеземцев не потревожит натруженный покой мертвых и веру в себя живых!

В городе читали обращение Корнилова к морякам, и в этот вечер, повторяя про себя его текст: "Москва горела, а Русь от того не погибла...", распорядитель библиотеки одиноко стоял возле поднятого над библиотечным шпилем флага - сигнала топить корабли. Никто не видел, как распорядитель бродил в пустых, похожих теперь на залы комнатах библиотеки, ночью писал об эвакуации библиотеки и, сам себя отлучив от ненужной должности, торопливо ушел домой, чтобы утром явиться на бастион.

..."Отставники" готовились идти на бастион, но один из них, Вегов, не счел распоряжение Нахимова окончательным для себя. "Адмирал принял, как матросов, и единственное дело, которое отважился поручить, - это встать вместе с землекопами... Или времена Минина и Пожарского повторяются ныне? Или нет для меня иного приложения своих сил?" - рассуждал Вегов.

Сперва, чтобы отвести душу и выведать, что думают о Нахимове "родовые" офицеры из петербурской знати, он завел беседу с одним из них, капитаном Куприяновым, в доме офицерского собрания.

- У славы свои законы - законы рождения и распространения в народе любимого имени, - рассуждал капитан, к неудовольствию Вегова. -И вот есть потребность, как бы вам объяснить, в таком образе человека, каким хотят представить Нахимова,-честнейшем солдатском народолюбце, противостоящем всем казнокрадам и " служивым солдафонам.

- А дальше что? Победим - и что будет делать ваш Нахимов? - прервал его Вегов.-После войны не будут ему мирволить, не думайте.

- Вот и я говорю, - продолжал капитан, мысленно соглашаясь с Веговым. - Куда дальше повернет Нахимов? Нет ему выхода. Или должен будет прижать свою "вольницу", или распустить до того, что она сядет нам на шею и потребует реформ. Тут уж крепостное право не сохранить и с кое-какими привилегиями придется проститься: открывай школы, учи мужика наукам да ремеслам, развивай мануфактурные заведения - иначе этот богобоязненный хлебопашец превратится в разбойника. Понимает ли Нахимов, куда ведет этот еще Лазаревым подготовленный курс: "Матрос - главная пружина на корабле"?

- Где ему, Нахимову, это понимать? Многое от него хотите! - пробасил Вегов. - Да он, к счастью, так далеко не думает. Вы тоже хватили, этакого "народника" из него делаете. Он и не мнит себя им!