Ему постепенно открылось то, о чем раньше не думал, — какая сила стоит на страже мира, как дорого она стоит людям и какое большое и мощное его государство. Николай открыл в себе сознательное отношение к нему, ощутил, что стал настоящим гражданином, защитником своей земли, своего народа.

Иногда, рассматривая крейсер с набережной Севастопольской бухты, он поражался тем, что этот грозный исполин издали казался хрупким и незащищенным произведением искусства, изысканным и трогательным. Сердце Николая провещало, что с ним будет связана интересная молодость и сложные мужские дела. А потом он уйдет в жизнь, игрушечную и приятную в сравнении со всеми военными испытаниями, и понесет с собой признательную память о них.

На службе Николай впервые встретился с понятием «военная тайна». Оно немного пугало сельского парня и приучало больше помалкивать, меньше расспрашивать и осторожно отвечать на вопросы. Поэтому он привыкал вести внутренние диалоги. Бывало, задаст себе вопрос, а потом сам же находит ответ. Это определенным образом формировало характер, влияло на метод познания нового, приучало к самообразованию. Николай стал замечать, что лучше воспринимает учебный материал не из устного объяснения, а из книги, когда неторопливо разберется в написанном и хорошенько подумает над ним.

Много лет спустя, в пору учебы на заочном отделении института, он не раз вспомнит, что дала ему служба на военном корабле, какой богатый потенциал заложила в него, качественно изменила внутренний склад души и ума, настроила на поиск, на постоянное усовершенствование, творческое беспокойство, стремление всегда быть в центре перемен и интересных событий.

Так началась его зрелость, так открылся первый ее этап — накопление знаний.

Дни спешили за днями, проходили месяцы. Истек год, а потом и второй. Служба на крейсере была интересной, насыщенной. Лишней муштры матросы не знали, командование относилось к ним по-отцовски: берегло, но и требовало безупречного знания своих обязанностей и безукоризненного их исполнения. Николай привык к строгой дисциплине, и она ему даже нравилась — при продуманном планировании дел можно успеть сделать много полезного в жизни. Он мужал, становился мудрее, рос по службе — скоро стал старшиной, командиром отделения электриков. На четвертом году службы, в августе 1954 года, получил отпуск.

…Последний месяц лета был знойным. Парень мечтал, что, приехав домой, разживется соломой и перекроет хату, подправит заднюю стену, поможет матери выкопать картофель, а вечерами побегает на танцы. Он вез новенькую летнюю форму, в которой еще не приезжал в Славгород. Представлял, как начистит медную бляху, нагладит штаны, ленты на бескозырке и пойдет в клуб — любимое место молодежи. Может, кое-кто и позавидует ему!

О том, что едет, матери не писал — хотел сделать сюрприз. Подъезжал к Славгороду с волнением. В поезде от Синельниково и до своей станции не отрывал глаз от окна — любовался знакомыми видами: садами, милыми сердцу лесными полосами, заботливо ухоженными нивами.

Припомнился предыдущий отпуск, летом 1953 года. Тогда степь и огороды были словно выжжены, такая страшная засуха стояла. Дома картофель чуть вылез из земли, едва поднялся опрятными кустиками и засох. Даже сорняки стояли сухими в прах. Земля потрескалась, было видно, что ее от самой весны сапой не цюкнули — не имело смысла пыль поднимать. Плохие складывались дела.

Николай знавал горе, ибо его поколению его досталось немало. Ребенком он застал голод 33-го года, потом потерял отца, дальше пришла война, и немцы расстреляли отчима. А в послевоенные годы — полная разруха, тяжелое восстановление страны. И опять беда — засуха и голод. Он еще не успел забыть — весну 47-го года, когда только сошли снега, все вокруг стояло черное и мрачное, а им нечего было есть. Тогда если где-то удавалось добыть горсть зерна, то это был невероятный праздник.

И вот теперь снова неурожай.

В те годы матросам платили за службу больше, чем солдатам в пехоте. И еще дополнительно начисляли, например, за продолжительное плавание в море, за классность корабля. Николай, которому, кроме всего, доплачивали как командиру отделения, вообще получал неплохие деньги. Он не пил, не курил, государство его кормило-одевало, вот и копил рубль к рублю. Была возможность помочь матери с детьми, что он и делал.

Николай отогнал от себя призраки прошлого. И почему оно так, что всегда вспоминается печальное? Ведь сейчас все хорошо. Он настроил себя на праздничную встречу, ободрился и, выйдя из поезда, пошагал домой напрямик через поле.

На этот раз дома был лишь Алим. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Мальчишка сидел в холодке под яблоней и, отбиваясь от мух, читал Жюля Верна — «Пятнадцатилетний капитан». А что еще должен читать подросток, у которого старший брат — «морской волк»?!

Алим подрос, стал красивым, даже некоторые диспропорции тела, присущие подросткам, его не портили. Но все-таки оставался ребенком.

— А что ты мне привез? — первое, о чем спросил брата, прыгая вокруг него.

Николай отвесил ему легкий подзатыльник.

— Приве-ез… — передразнил мальчишку. — Где наши, лучше скажи?

— Мама в поле, а сестра на заводе.

— А ты почему дома?

— Я вожу воду полольщицам, вон за огородом бричка стоит. Сейчас вылью на грядки теплую, натаскаю из колодца свежей и снова айда к ним.

— Ты смотри! — удивился Николай. — Давай договоримся вот о чем. Ты никому не говори, что я приехал. Пусть это будет для мамы радостной неожиданностью.

— Ага! Не скажу.

— Когда вернешься, приберемся в хате, подмажем пол и потрусим его свежей травой, сменим солому в матрасах, наготовим еды, встретим наших тружениц по всем требованиям устава. Согласен?

— Согласен! — потер ладоши Алим.

Вернувшись с работы и увидев желанного гостя, Анна Александровна аж засияла, и уже целый вечер не отрывала от Николая глаз.

— Работы у нас собралось немало, но мы ее с Алимом сами переделаем, взрослый уже, пусть привыкает вести хозяйство, — похлопала мать младшего сына по плечу. — А ты отдыхай, ходи в клуб, знакомься с девушками. Увидишь, какие вокруг красавицы подросли! Может, невестку приведешь.

— Рано мне еще…

Николай был немного зажатым внутренне, казался себе и роста низкого, и телосложения субтильного. В самом деле, он долго был юношески худым и неказистым. А еще не произносил звуки «к» и «л» и в разговоре заменял их соответственно на «т» и «р». Бывало, задираются к нему озорники:

— Ты кто такой? — толкают в грудь, чтобы спровоцировать на потасовку.

— Я Митора Сидоренто, — отвечал миролюбиво, недоумевая, чего они об этом спрашивают, ведь знают его.

Озорники были учениками школы, а Николай сызмала работал на заводе, вот и думал, что ребята, возможно, не знают его и хотят познакомиться. Его непосредственность и доверчивость обезоруживали, все начинали смеяться, и тем заканчивались стычки. Только позже дразнили мальчика — Митора Сидоренто, но он не обращал на это внимания. Теперь на флоте Николай подрос, возмужал, накачал мышцы, закалился. Научился и звуки «к» и «л» произносить.

Эти изменения, пока накапливались, оставались в некоей тени, в частности, когда приезжал в предыдущие отпуска их никто не заметил. Поэтому те отпуска ему и не запомнились, ибо не прибавили ничего нового к внутреннему восприятию как самого себя, так и своих земляков, были лишь возможностью помочь матери в домашней работе и увидеться со своими литейщиками, с которыми не порывал связей. Посещал он и музыкантов духового оркестра, в котором действительно до призыва в армию играл. Приходил к ним на репетиции, наблюдал, слушал игру, а иногда и подменял кого-то.

А перед этим отпуском вдруг открыл для себя, что коренным образом изменился, осознал себя в новом качестве. И рост свой ощутил, и то, что мышцы к новым пропорциям приспособились, — ощутил. Теперь его пластика стала более природной, движения освободились от угловатости и неуклюжести.