«В наушники гидрофона донеслось едва слышное пение, — делится воспоминаниями Николай Иванович. — Все, кто был на спасательном катере, прикипели к выносному динамику. „Врагу не сдается наш гордый „Варяг“. Пощады никто не желает…“ Умирая, „новороссийцы“ пели „Варяг“. Такое — не забыть…»

На мой вопрос, кто может рассказать мне о Юре Артемове, мама сказала:

— Пойди к Саше, его родному брату! Чего ты сомневаешься?

— А кто это?

— Ой, да за домом быта живет, первый дом за углом! Забыла?

— Нет, не забыла, — я потерла лоб, припоминая, о ком мама говорит. — Не могла подумать, что он — брат того Юры.

Александра Артемова, младшего Юриного брата, я, оказывается, хорошо знала. Помнила его высоким и стройным юношей, правда, немного худым. Унаследовав слабое здоровье от своего дедушки Ивановского, он тоже тяжело болел туберкулезом. Но все же победил недуг, женился на женщине, приехавшей в Славгород из Белоруссии, и стал отцом трем ее детям. Признательная Галина родила Александру еще одного — мальчика Виталия. Все это было еще при мне, когда я жила тут — рядом с этими людьми.

Александр имел тихий характер, был симпатичным мужичком, вежливым, дружелюбным. Он всегда застенчиво улыбался, будто извиняясь за что-то.

Да, я его знала давно.

К Саше отправились вдвоем с сестрой. С собой взяли огромный арбуз. С этим подарком подошли к подворью, опрятно обнесенному штакетником, и позвали хозяев, стараясь перекричать собачий лай. На пороге появилась Галина. Она молча подошла к калитке и начала холодно рассматривать нас.

Не узнавала! Конечно, более тридцати пяти лет прошло с момента моего отъезда отсюда. Целая жизнь…

Напоминать о себе было бесполезно.

— Вы должны помнить нашу маму, Прасковью Яковлевну, — сказала я. — Мы пришли к Саше. Можно войти?

Это сработало безотказно, Саша — авторитетный человек в Славгороде, так как играет в духовом оркестре. Этим все сказано.

Мы так и стояли бы около калитки с тяжеленым рябым арбузом в руках, который моя сестра обеими руками прижимала к белоснежной блузке, если бы Саша не пришел домой почти вслед за нами — выскакивал в магазин за покупками.

— О! Каким ветром? — воскликнул он, сразу узнав нас.

На мой вопрос о Юре развел руками.

— А что рассказывать? Был он, и не стало его. Сколько лет прошло…

— Да, — сказала я. — Вот вспомнили мы о нем через сорок шесть лет.

Конечно, прийти вот так неожиданно к человеку и начать расспрашивать о событиях почти полувековой давности, от этого каждый растеряется. Но теряться — это его дело, а докапываться до истины — мое. Потоптавшись на воспоминаниях, мы все же узнали от Саши многие факты Юриной жизни.

— Как раз в то время случилось обострение моей болезни, туберкулеза, — неловко рассказал Александр, когда я спросила о гибели брата. — В армию меня не взяли, и я, еще не свыкшись со своим состоянием, переживал это болезненно, замкнулся в себе. Поэтому мамину тревогу о Юре считал несколько преувеличенной. Что могло стрястись с молодым мужчиной, который почти отслужил военную службу и должен был получить от жизни законно завоеванное счастье? Подумаешь, большое дело, что не пишет! А о чем писать, если он вот-вот приедет?

Что ни говорите, а есть-таки на свете промысел Божий, даются нам от него указательные, провидческие знаки, смысл которых приоткрывается в моменты озарений. Когда я уже наработала немало текста, то вдруг подумала, что не помешало бы познакомить с ним моих рассказчиков. На этот раз сопровождать меня попросила маму, Прасковью Яковлевну, — первейшую здешнюю книжницу, известную в Славгороде старому и малому.

Как раз прошел дождь, и густые облака испарений поднимались над землей, смешиваясь с подступающими сумерками, да не простыми сумерками, а сумерками, закрытыми от солнца гуашевыми наплывами августовской облачности. Было пасмурно и неуютно. В поселке — пусто, только мы с мамой по собственному побуждению плелись улицами, как две одержимые, побирались у людей каплями для переоценки или повышения значимости моих героев.

У Саши Артемова в гостях сидела Рая Соколова, местная дурочка, разговорчивая и всезнающая, от чего иногда казалось, что от нее исходит затаенная мудрость, и она совсем не дефективная умом, а только притворяется такой, чтобы насмехаться над доверчивыми простаками. Рая сидела в забытом уголке на веранде и хлебала борщ, нелукаво нахваливая его. Галина отдыхала на диване, зажав руки между коленками и покачиваясь вперед-назад, — страдала от повышенного давления. Изредка она вяло нюхала нашатырь, спасаясь от головокружения. Александра снова дома не было.

Я уже готовилась разлиться перед Галиной не знаю какими словами, как он вынырнул из отсутствия и тут-таки улыбнулся. Вместе с ним пришел парень, на первый взгляд вылитый тебе Юра, разве что более низкого роста и усатый.

— Это не Виталий ли? — спросила моя мама.

— Его и родные не узнают, а вы сразу! — обрадовался Александр тому, что его сына не забывают односельчане.

Мы заговорили о Юрии, о фотографии его мамы, которую я нигде достать не могла, о море и «Новороссийске», и Виталий аж загорелся:

— Сейчас! — крикнул и побежал в хату, а я попросила Галину просмотреть рукопись.

На это у нее ушло не более пяти минут.

— Все так, — согласилась она, возвращая прочитанное. — Рая, ты поела? — обратилась к нахлебнице.

— Ага.

— Тогда чеши отсюда, дай поговорить.

Рая — не говорите, что полоумная — вмиг исчезла, как понятливая.

— Это не мир, а чистая тебе очередь за счастьем, такая давка, — засмеялась я, выражая согласие с Галиной.

В это время из комнат вернулся Виталий.

— Вот! — протянул мне пожелтевшие, истрепанные листы мелованной бумаги. — Это о «Новороссийске», вдруг вам пригодится.

— Неужели первая публикация? — не поверила я нечаянному обретению.

— Не знаю. Я тогда служил в Польше. Как-то листал новые поступления периодики из Союза и натолкнулся на статью о линкоре. Так я ее вырезал, да и не сокрушаюсь. Здесь она нужнее, не сдуру же взял, а на память родному брату о погибшем. Теперь пусть вам будет.

— Спасибо!

Оказалось, что Виталий давно живет в Николаеве, имеет семью, детей, но не забывает о родном дяде, погибшем в Севастополе еще тогда, когда его и в проекте не было. Сейчас он оказался здесь проездом, буквально на полсуток заскочил к родителям, где не был уже много лет. Статья Николая Черкасова «Реквием о линкоре», ставшая первой публикацией о катастрофе после долгого ее замалчивания, долго ждала меня здесь, в хранимом Сашей военном архиве сына Виталия. Не будь Виталия сейчас и здесь, мы бы с Сашей не нашли ее, она бы ко мне никак не попала. Разве это не судьба? Меня также порадовал интерес Виталия к истории своего рода, к памяти о старине, в конце концов, к своей Родине. Сейчас такое не часто встретишь. И еще одно поражало: где тот Виталий в Николаеве, не приезжающий сюда годами, и где та я в Днепропетровске, тоже бывающая тут не чаще… И что мы значим для этой истории, если нам суждено было вот так неожиданно встретиться в Славгороде и дать новую жизнь этой статье в «Смене», да еще неизвестно когда привезенной из Польши? Чудеса! Мистика!

Я еще раз убедилась, что делаю то, что должна делать, и ведет меня по этой стезе само провидение. И я не простила бы себе, если бы не пришпорила этого доброго поводыря, а стоило-таки, так как нигде не могла раздобыть фотографию Сашиной — и Юриной — мамы, Веры Сергеевны. Как не жил человек — нигде и следа не осталось. Прямо беда!

— Да есть у меня одна, — неуверенно сказал Саша, выслушав мои жалобы. — Только не знаю, мама ли на ней, или кто-то другой. Очень старая фотография.

— Если не возражаете, я взгляну, — вмешалась в разговор моя мама. — Я Веру очень хорошо помню, даже в колыбели узнаю.

Она взяла фото, рассмотрела его и пришла к выводу, что это Вера Сергеевна, только очень молодая. Так и вышло, что в моей книге рядом с Юриным помещен и портрет его мамы. Хоть сомнения, Вера Сергеевна ли это, еще оставались, и я должна была от них избавиться.