Песок и небо. Небо и песок.
- Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...
- Ты кто? Моя не понимай...
- Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.
- Что, болша шишка небось - в Москов мчать?
- Болша, болша. Хошь, подарок дам - нож, китайский, новый?
- А чего ты так?
- Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!
Выпьем, друг степной, из фляжки моей!
Фляжку серебряну тебе тож отдам...
Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...
Так выпьем! - Выпьем!
- За Страшный суд!
- А что это?
- Не понять тебе. Хорошая штука!
- Ну, выпьем!
Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.
Стоит, не движется.
Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.
А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,
На ветру колышется,
Шуршит молитвы свои,
Иноком степным, летопись веков ведущим,
Под копытами растущим,
Каждым ударом сминаемым,
После каждого удара снова встающим.
Трава мягкая, трава сильная,
Трава вечная.
И море шороха его, море думы утренней
Колышется мерно...
-- ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
Выпита последняя чарка. Об землю разбита.
Нож - у Темирбая. Фляга ему же отдана.
Нет больше чар. Нет жизни больше.
И смерти нет.
- Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!...
Горит изба старая,
Дедом построенная, -
Сто лет могла бы стоять,
А не вынесла братовой вражды.
Горят стены древние,
Горят ставни деревянные,
Сибирская резьба древняя, хитрое узорочье!
В доме двери заперты крепко.
Крики несутся,
Рвутся, плачут, крыльями машут,
Небо царапают до крови,
Крики, крики, крики - три стаи криков от земли до небес!
Насквозь! Насквозь! Весь мир ими пронзен -
Криками детскими,
Плачем мальчонки желтоволосого,
С веснушками в полщеки,
С глазами синевы вечерней!
А в избе - икона Божьей Матери -
"Хождение по мукам" -
Из огня ладони тонкие простирает,
Молится,
Глазами девичьими из огня хода ищет,
Сквозь дым черный по воздуху плывет.
Глаза синие,
Глаза укорные,
Глаза молчаливые на муки смотрят.
Сошла, сошла, сошла в ад Богородица!!!
Мальчик плачет...
Гори, гори, гори!...
Пляшет рядом брат,
Брат обезумевший,
Пляшет у пожарища,
Сапогами тяжелыми землю бьет за обиды свои,
И глаза - слез полны, колодцы черные,
Щели преисподние.
Пустыня в душе его,
Красное небо монгольское,
Шинели серые,
Штыки, крови отведавшие.
Скоро, скоро последний выстрел его прогремит!...
Скоро, скоро землю ему последний раз целовать...
Скоро человек в кожаной куртке, прямой и строгий, взглянет в глаза мертвые
И галочкой смерть гада в списке отметит.
Умирать, так умирать!
В пламени!...
Небо над пожаром стоит заиндевелое.
Стоит, не движется.
Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.
А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,
На ветру колышется,
Шуршит молитвы свои,
Иноком степным, летопись веков ведущим,
Под копытами растущим,
Каждым ударом сминаемым,
После каждого удара снова встающим.
Трава мягкая, трава сильная,
Трава вечная.
И море шороха его, море думы утренней
Колышется мерно...
ЯВЛЕНИЕ 8
ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРЯ
Октябрь - русский, сибирский, иртышский.
Морозный октябрь тридцать четвертого.
Черная река. Белые льдины. Заморозков неумолчный звон.
Избы, стайкой над обрывом теснящиеся.
Чуть слышный говорок хмельной из избы доносится:
Праздник у людей!
День рожденья у матери семейства большого,
Старухи - высокой, прямой, строгой,
С глазами молчаливыми,
Скулами широкими,
Говором быстрым,
Руками жилистыми.
Троих детей, пятерых внуков вырастила она,
Брата в Гражданскую от смерти спасла,
Мужа из плена выручила.
Все село пришло Параскеву поздравить,
Параскеву -заступницу свет-Петровну.
Сидит она за столом,
Ни слова ни молвит, - ждет, что гости скажут.
Темный огонь в глазах карих горит.
Улыбка на устах змеится.
Смотрит бабка - то на гостей,
То за окно, где снег первый все дороги завалил.
Ранний снег на полях,
Ранняя седина на висках,
Ранняя мудрость во взглядах.
Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...
Гости подходят.
К мужу Николе два брата приехали -
Петр да Константин.
Похожи они -
Вместе в войске казачьем служили,
Вместе с японцем бились,
Вместе из плена бежали,
Рядом дома строили.
Всю жись пути их рядом шли...
Вот они, на лавке сидят, -
Не разлей вода:
Бороды черные,
Глаза карие,
Руки узловатые на коленях лежат.
Жены их здесь, сыновья и дочери,
Дети и внуки Параскевы самой -
Самому младшему - три годочка только.
И три бабки - соседки пришли, подарок принесли -
Шаль павлодарскую, узорную, разукрашенную хитро,
Яркими цветами по полю красному,
По краям - полосы зеленые да синие,
Да проблески золота раскиданы по полю всему.
В середке - Древо Жизни цветет, плодами тяжелеет.
Рисунок пышный, расцвеченный ярко, но четкий и ясный всегда,
Как память русская,
Как песня народная.
Сидят бабки рядом, седые, огромные,
Искорки шалые в глазах у них пляшут,
А сами - как из камня ваяны:
крепки, широки лицом да станом,
руки - мужских шире вдвое.
Крепость наша сибирская,
Крепость к ветру, крепость к снегу,
Крепость к земле родной.
Крест и крепость... Крепость и крест... Твердыня русская...
Все сидят безмолвствуя. Одного ждут:
Когда муж Параскевин, Никола Волохов, со двора придет -
Без него грешно пир начинать.
Без хозяина и дом - не дом,
И пир - не пир.
Пришел Никола.
Но не один.
С ним - человека два, в плащах черных и без лиц словно.
Идут за ним, руки его за спиной держат.
Вошли - грязными сапогами по коврам топают, не глядя.
- А-а, шушера сибирская! На сходку свою пришли?
Знаем мы все о вас! Сибирь отделить от Советов задумали?
