В данном случае имеется в виду именно последнее значение.

* -- Фрайкор (нем. Freikorps -- свободный корпус, добровольческий корпус) -- наименование целого ряда полувоенных патриотических формирований, существовавших в Германии и Австрии в XVIII--XX вв.

Квадрига

Белоснежный фасад Бранденбургских ворот подпирал белое заснеженное небо незавершенной линией украшенного барельефом постамента. Войцех не сразу понял, откуда возникло это ощущение щемящей пустоты. Вспомнились многочисленные гравюры с видами Берлина, на которых богиня Виктория уверенной рукой правила победоносной квадригой.

Коней и богиню Бонапарт увез в Париж, как трофей, в насмешку над урезанной и ограбленной Пруссией. Шемет знал и о тяжелейшей контрибуции, разорявшей страну, и о французских гарнизонах, занявших почти все главные крепости Пруссии, о реквизициях, арестах, бесцеремонном вмешательстве во внутреннюю политику. Но почему-то именно этот унизительный жест победителя переполнил чашу. Город, куда он только недавно прибыл гостем, этот чужой европейский город, с которым его прежде ничего не связывало, вдруг показался ему близким и родным.

"Я еще увижу квадригу на Вратах Мира*", -- пообещал он себе, и рука сжалась в кулак в молчаливом жесте.

У бокового подъезда Министерства внутренних дел на Вильгельмштрассе, несмотря на холодный ветер, срывающий с крыш сухой колкий снежок, толпился уже десяток посетителей, дожидающихся начала рабочего дня. Притопывал ногами в щегольских лаковых сапожках молодой мужчина пронырливого вида, мрачно сопел в воротник шубы грузный силезский помещик, недовольно посматривал на часы седой мужчина в адвокатской мантии, выглядывавшей из-под каррика с широким меховым воротником. Войцех, плотнее запахнув широкий серый плащ, поежился и присоединился к разношерстной компании просителей.

Через четверть часа величественный швейцар открыл широкую дверь, впустив их в нетопленую приемную с узкими окошками и деревянными скамьями по стенам. Вскоре показался моложавый секретарь в синем вицмундире, тихо осведомился у каждого о причине визита и велел дожидаться вызова.

Шемет, несмотря на предостережения Шпигеля, не слишком волновался. Отец, горячо заинтересованный в идеях Штейна, заложившего основы государственных реформ, успел проделать большую часть работы. Жюстина, помогавшая графу в последний год его жизни, передала Войцеху все бумаги, сопроводив весьма разумными советами и необходимыми пояснениями. Оставалось всего лишь завизировать отказ сельского схода от права на помощь помещика в уплате податей в обмен на досрочную отмену барщины, утвердить размер чинша для арендаторов, внести в земельный реестр раздел пастбищных и луговых угодий. Передел крестьянских наделов и долгосрочный выкуп инвентаря. Соглашение о попечительстве над сельской школой и категорический отказ от участия в делах приходского совета.

По правде сказать, Войцех готов был отказаться и от большего, лишь бы не погрязнуть до конца жизни в хозяйственных делах. Впрочем, после двух недель, проведенных с глазу на глаз с Жюстиной за обсуждением предстоящей поездки в Берлин, он решил, что может полностью на нее положиться. В Мединтильтасе она оказалась на своем месте; спокойный ум, простота хороших манер, вдумчивая пытливость -- все это за год сделало из нее настоящую хозяйку, заботящуюся как о достатке своего дома, так и о благополучии тех, кто от нее зависит.

Война уже однажды коснулась Войцеха своим гибельным дыханием, и только невероятная удача позволила ему выскользнуть из холодных когтей смерти. Рассчитывать на то, что чудо случится во второй раз, было глупо, и Шемет прекрасно понимал, что может и не вернуться домой. Жюстина, ожидающая наследника, была его страховкой на такой случай. Гарантией, что сделанное отцом и законченное им в Берлине, не пропадет, не развеется по ветру, не будет разрушено жадными руками дальней родни, к которой попадет Мединтильтас в случае его гибели. Войцех вспомнил умные серые глаза и чуть печальную ласковую улыбку, и на душе у него потеплело.

-- Граф Шемет! -- голос секретаря вывел его из размышлений. -- Вас ждут, Ваше сиятельство.

Войцех прошел в открытую дверь, провожаемый удивленными взглядами посетителей, не ожидавших, что под скромным серым плащом скрывается один из богатейших магнатов Восточной Пруссии.

В длинном зале со стенами, выкрашенными глухой охристой краской, от самой двери до стеклянной перегородки, за которой находился кабинет начальника канцелярии, тянулся ряд однообразных конторок. Писцы, большей частью совсем молодые юноши или убеленные сединами старцы, с прилежанием скрипели перьями, переписывая всевозможные циркуляры, постановления и эдикты. Готовые бумаги относили к большим столам, за которыми восседали строгие регистраторы, заносившие номера бумаг в толстые обтянутые коленкором конторские книги и сортировавшие их для дальнейшей отправки по инстанциям.

Ближе к двери за обширным бюро в высоком кресле с прямой спинкой один из помощников начальника канцелярии, мужчина средних лет в золоченых очках, поблескивающих на благородном мясистом носу, вел прием посетителей.

Шемет, которого в Петербурге судьба уберегла от хождения по присутствиям и департаментам, неожиданно вспомнил страшные рассказы знакомых о неприступных и грозных российских чиновниках, и даже несколько стушевался, вцепившись пальцами в ручку вместительного саквояжа рыжей кожи. Выпрямил спину, расстегнул медный замок и выложил документы на стол перед чиновником с самым вельможным и самоуверенным видом, на который оказался способен.

-- Присядьте, Ваше сиятельство, -- чиновник с самой благожелательной улыбкой указал Войцеху на стул, -- мне, право неловко, сидеть, когда такой благородный посетитель передо мной стоит. Позвольте представиться, коллежский асессор Зигфрид Толе.

-- Благодарю, господин Толе, -- кивнул Войцех, усаживаясь на стул, -- я надеюсь, что надолго вас не задержу.

-- Полноте, господин граф, -- заулыбался Толе, -- я весь в вашем распоряжении.

Следующие четверть часа вселили в Войцеха надежду на то, что предупреждения герра Шпигеля -- это тонкий еврейский юмор. Толе весьма обстоятельно изучил представленные документы, сопровождая процесс короткими деловыми вопросами, неизменно вникающими в самую суть, и одобрительно кивал, выслушивая ответы Шемета. Пометки, которые он делал на узких полосках бумаги остро заточенным Кох-и-нуром, Толе аккуратно прикреплял к соответствующим листам поданных Войцехом прошений, раскладывая их в четыре разные стопки.

Наконец, закончив, он поправил очки, сложил бумаги в одну аккуратную кипу и протянул ее Шемету.

-- Весьма обстоятельно и профессионально составленные документы, -- одобрительно улыбнулся Толе, -- вам следует подать их в Кенигсбергский окружной суд по земельным вопросам. И в попечительскую комиссию при ландтаге Восточной Пруссии. Я уверен, что с их утверждением не возникнет никаких затруднений.

-- Но позвольте, господин Толе! -- Войцех положил бумаги чуть не под нос собеседнику. -- Разве вам неизвестно, что Кенигсберг занят русскими войсками? Местным властям есть, чем заняться, кроме устройства моих дел.

-- Берлин занят французскими войсками, -- невозмутимо отпарировал чиновник, отодвигая документы, -- однако же, это не мешает нам работать. Я уверен, господин граф...

-- Послушайте, господин Толе, -- тихим и проникновенным голосом произнес Войцех,-- вам же все равно пришлют документы из Кенигсберга на утверждение. Я в ближайшее время намереваюсь вступить в военную службу, и, если слухи, которые достигли моих ушей по дороге в Берлин, верны, то поручиться за мою жизнь не может никто. Госпожа вдовствующая графиня ждет ребенка, и я не сомневаюсь, что она в точности исполнит волю моего покойного отца и мою тоже. Но, в случае если имение перейдет в руки побочной ветви, нет никакой уверенности, что новые владельцы пожелают оставить в силе соглашения с арендаторами и условия регулирования. Мне очень важно знать, что дело, начатое моим отцом, будет завершено. Это мой долг, и только от вас зависит помочь мне его исполнить.