Затем она отправилась в свою маленькую двухкомнатную квартиру, через окошко в туалете вылезла на крышу и бросилась с четырнадцатиметровой высоты на бетонированнуюдорожку. Несколько недель она пролежала в коме. В итоге, клинику она покинула на инвалидной коляске: бедро, таз и левая рука разбиты вдребезги.
До сего дня она перенесла 19 операций. И многие ей предстоят.
По сей день никто не знает, что же на самом деле привело к этому несчастному случаю: одни говорят, это из–за того, что ее выгнал Аммер. Другие считают, она тосковала по своему бывшему. Ходят слухи, что она была беременна. И еще поговаривают о наркотиках, таинственных звонках с угрозами и проколотых шинах.
Впоследствии я, конечно, много думал об этой трагедии.
Я узнал, что у Марины действительно были права на управление Боингом 747. Но откуда девчонка взяла сто пятьдесят тысяч на обучение, для меня по сей день остается загадкой.
С мужчинами она никогда не церемонилась. Она довольно грубо пыталась закадрить телеведущего RTL Гарстена Шпенгеманнаона на турнире по поло: «Эй, ты, что собираешься делать вечером? Я здорово умею делать массаж!» Его подруга Анна Хееш, которая стояла рядом, вынуждена была вмешаться: «Эй! Не фига себе! Оставь это!»
Впрочем, с другой стороны, при помощи этой уловки Марина добилась некоторого успеха. Среди ее знаменитых поклонников был знаменитый боксер и игрок HSV.
На что Марина живет сейчас, не знает никто.
1993
Штефан Рааб или самый тайный миллионер Германии
Я уже тысячу раз сидел на диване у Штефана Рааба. Этот парень тысячу раз выставлял меня, околпаченным и насмехался надо мной. Тысячу раз я хотел сказать зрителям: Эй, люди! Я вовсе не так глуп, каким здесь выгляжу! И милый Штефан на самом деле говорит не столь спонтанно, как вам кажется.
Я считаю, что настало время мне хлопнуть этого пройдоху по толстеньким пальцам и дать ему попробовать собственной микстуры.
Мне впервые довелось познакомиться с его рааб–скими манерами в 1993 году на VIVA. Я в качестве гостя сидел под сушильным колпаком на чересчур маленькой табуретке и должен был терпеть тупые комментарии. Но у меня не было выбора. Я должен был начать со Штефана, потому что я хотел раскрутить новейшую песню Blue System. А VIVA особенно важна для успеха сингла.
«Подожми хвост и вперед через эту толпу! Уж это ты переживешь!» — дал мне мой друг Энди один из своих пресловутых хороших советов. Ему–то хорошо говорить! Ему не надо было идти туда и выставлять себя на посмешище.
Ведь он уже тогда жил тем, чтоизничтожал своих гостей и шутки ради перемалывал их на колбасу. Он это не со зла. Просто, это у него в крови.
Он исходит из мясницкой династии из Кельн — Зульца: так сказать, ученая колбаса (курсы мясников с итоговой оценкой «пять»). И, насколько можно судить, ничто его не колбасит. К тому же он довольно умен: он сразу углядел громадные пробелы на рынке шоу–программ и начал свою карьеру телемясника. Теперь он сгоняет своих овечек в телевизор, режет их направо и налево, а внутренности жарит с солью, перцем и приправами (я знаю, глава получится очень кровавой).
«Сссскажи–ка, Дитер, есссть ли у тебя проблемы с яйцами?» — фривольно прошипел мне он, едва я занял место на банкетке. Тогда у него еще не было этой смешной пластинки на зубах.
Дыра во рту была хорошо видна и когда он улыбался, можно было разглядеть у него во рту язык. «Ты же выглядишшшшь как евнух!»
А я на это: «Э…»
Штефан не унимался: «Ты же любишшшь только темноволосссых женщин: Верона, Наддель и Toмacсс Андерссс».
А я на это: «Э…»
Единственным, что было между нами общего тогда, так это то, что оба мы были слишком, слишком стары для этой передачи.
Видимо, наша встреча так понравилась Штефану, что он захотел добавки.
Я как раз лежал в трусиках за домом у источника и старался посильнее загореть. Вдруг снаружи у садовой калитки раздалось «динг–донг». Я встал и с любопытством взглянул за живую изгородь — прямо во включенную камеру Штефана Рааба.
«Ау, Дитер! Мы хотим зайти к тебе в гости!»
Я мог бы свернуть ему шею. Он запросто ворвался в мою личную жизнь, да еще и снимал меня на камеру. Сегодня–то знаменитости уже привыкли к такимпокушениям. Но тогда это было против всех правил СМИ. Я был чуть ли не подопытным кроликом. Поганое ощущение. Мне не оставалось ничего иного, кроме как дать интервью. Я вряд ли смог бы сказать: «Пшел отсюда! Иначе я дам тебе в морду!» Это бы точно прокрутили на VIVA раз пятьсот.
В принципе, такая акция — ни что иное, как насилие по телевизору: кто–то принуждает тебя делать перед камерой то, чего ты не хочешь.
Парадокс, позор, коварство заключается в том, что Штефан запретил бы, чтобы то же самое проделали с ним. Разумеется, его личная жизнь — самое святое для него. Поэтому он всегда принимает меры предосторожности и хитро и бесстыдно придумывает несуществующие поездки.
На вопрос: «Куда же ты поедешь в отпуск?» людям, которых, по его мнению, это не касается, он отвечает: «Леголенд». Близким друзьям он говорит: «Ибица!» На самом деле он едет на Крит, где оставил свой шикарный катамаран. Главное, чтобы его самого не застукали в трусиках танга.
Рааб — это фантом, о котором каждый думает, что знает его. Он показывает только то, что хочет показать. Никто не знает, где он живет. Никто не знает, как выглядит его подруга. Он невероятно замкнут притом, что невероятно беспутен.
Из этой садовой засады у ручья я извлек урок. Я поклялся, что при следующей возможности Штефан не выйдет сухим из воды. Этот шанс представился, когда в следующем году Штефан явился засвидетельствовать свое почтение на съемки «Dr. Mabuse».
Я как раз стоял на высоте восьми метров на продуваемой ветром платформе, которая не казалась мне надежной, и в длинном черном пальто изображал перед камерой бесстрашного злодея. При этом нельзя сказать, чтобы я не боялся высоты. Я только хотел, чтобы ролик по возможности быстро оказался в коробке и чтобы со всем этим было покончено. Как вдруг из–за столба сантиметрах в тридцати от меня вынырнула физиономия Рааба, ухмыльнулась в камеру и заорала: У–у–у! Дитер! Смотри, яйца не застуди!» — и при этом он замахал чем–то наподобие наручников. Поскольку его туда не звали, он, конечно, испортил всю сцену.
Но на этот раз он от меня получил: я перетащил парня к себе, более или менее забыв о боязни высоты. Я прижал его головой к балюстраде и слегка придавил его. «Урррг!» — издал он из–под моих рук, и я был доволен собой.
В этом деле было кое–что хорошее. Тот, кого душат, любит себя. Мой решительный отпор Штефану очевидно понравился: «Эй, это уже что–то новое!» После этого мы стали если не друзьями, то по крайней мере теле–коллегами.
Но когда он несколько месяцев спустя снова возник перед моими дверьми, будто палач, мне это не понравилось. К тому времени я переехал на виллу Розенгартен, и у меня на выгоне за домом стояли две шаловливые полудикие ганноверские кобылы Дженни и Санни.
«Давай устроим родео!» — предложил Штефан. Он знал, что на экране это смотрелось бы хорошо. У него глаз–алмаз, к тому же, он может сделать все: прыгать на тарзанке; выводить на самолете «мертвую петлю», пока не стошнит; сломать себе в боксовом поединке носовую кость и истекать кровью, как резаная свинья; и плюхнуть свой зад на полудикую лошадь, хотя он совсем не умеет ездить верхом.
Когда камера не включена, Штефан — совсем другой человек. Не нахальный, грубый и оскорбительный, но сверхславный, внимательный и милый. Тогда звучат такие фразы, как «Послушай, Дитер, приятель, ты же знаешь, каково это на телевидении! Там же нужно смешивать всех с дерьмом! Не злись на меня за это! Ничего личного!»
Правда, он запретил мне говорить это, чтобы я не испортил его свинский имидж. И все–таки я это делаю.
Но вернемся к родео (камера была все время включена, само собой разумеется).
Штефан подтянулся на руках, чтобы залезть на Дженни, которая нервно пританцовывала, хлестала себя хвостом по бокам и пыталась схватить Штефана за задницу.
