«Здорово, здорово» — непринужденно поприветствовал нас пилот с трехдневной бородой и в расстегнутой рубашке. На носу у него тоже сидели черные очки. Потом он пошел в кабину.

«Глянь, странно! Разве он идет не криво?» — обратился я к Гельмуту. Мне это почему–то показалось странным. Несмотря на головную боль. «Почему же он так качается?»

«Верно, старое вьетнамское ранение!» — попытался сострить Гельмут. А потом застонал: «Давай, смирись с этим! Это все равно! Может, у него просто большие яйца! Я хочу домой! Давай наконец–то сядем».

Мы с заспанным видом влезли в машину в надежде, что она по возможности быстро взлетит. Пока пилот укладывал багаж, меня раздражало непрерывное мигание красной лампочки в кабине пилота. У меня и без того уже болела голова.

«Скажи–ка», — обратился я к пилоту, когда он сел, — «а вообще с этой лампочкой все в порядке? Почему она мигает? Это нормально? Так и должно быть?»

«Да–да, все нормально!» — услышал я в ответ.

«Но она меня жутко раздражает! Ты не можешь ее выключить?»

«Нет–нет», — ответил парень и надел наушники, — «это происходит само по себе!»

Конечно, не само по себе. Мотор загудел, лопасти винта зашуршали «Флаш! Флаш!» и леталка поднялась в воздух. Двести метров. Триста метров. Четыреста метров. Я подумал, что сейчас меня вырвет, как раздалось громкое «румс!»

Жуткий ветер ударил мне прямо в лицо, и вдруг раздался адский грохот. Сначала я совсем не понял, что случилось. Сначала Йенс сидел подле меня. А теперь он наполовину свисал из двери вертолета, лицо его было расцарапано вдрызг, глаза широко распахнуты, он яростно молотил руками и что–то кричал.

В том миг я понял только одно: очевидно, дверь геликоптера была закрыта не до конца. И теперь она распахнулась и отъехала назад. Йенс висел между небом и землей, и лишь тоненький ремень безопасности мешал воздушному потоку, исходящему от вертолета, выбросить его.

Пилот бросил через плечо испуганный взгляд и начал рывками снижать вертолет. Шок словно парализовал меня. К счастью, Гельмут отреагировал быстрее меня. Он схватил Йенса за ремень брюк и втащил его на место. Через две минуты мы приземлились в нескольких метрах от моря на коровьем выгоне на Зюльте.

Йенс был совершенно вымотан, на лбу у него блестели крупные жемчужины пота, волосы были влажными, рубашка вся в поту, лицо белое, как полотно. Гельмуту пришлось поддержать его при выходе из геликоптера и провести мимо тихо гудевших лопастей винта. У Йенса так дрожали колени, что он, оказавшись на твердой земле, растянулся на траве во всю длину.

Мы с Гельмутом присели рядом.

В тот самый миг из–за машины вышел пилот, сдвинувший темные очки на макушку. Впервые я смог увидеть его глаза: неподвижные и покрасневшие. «Ну, конечно», — сообщил он нам, — «такое бывает! Я сейчас быстренько починю дверь! Это не продлится долго! Потом мы сможем лететь дальше».

Йенс только громко застонал, а мы с Гельмутом ответили хором и без промедления: «Нет, спасибо, мы лучше подождем запасную машину!» Мы с благодарностью отказались от услуг такого разини, который подверг наши жизни опасности лишь потому, что не принял всерьез предупредительные сигналы.

И что сделал этот тип?

Он, ни слова не говоря, залез назад в кабину, завел машину и поднялся в воздух без нас. Он долетел до моря. Через триста метров машина вдруг накренилась, пролетела немного назад, добралась до земли, он открыл дверь кабины и выбросил наши чемоданы.

" У этого типа не все дома!» — воскликнул я, — «Ненормальный! Он же пьян!»

Когда я немного упокоился — в конце концов, я не собирался провести этот день на коровьем выгоне — я по мобильному позвонил в аэропорт «Вестерланд» на Зюльт.

«Эй, наш пилот совершенно свихнулся. Мы чуть не выпали. Теперь он оставил нас сидеть на идиотском пастбище и, возможно, возвращается к вам. Заберите парня и пришлите нам другой вертолет».

«Нет–нет», — ответили с контрольно–диспетчерского пункта, — «у нас не объявляли ни о каком вертолете. Он сейчас по пути в Гамбург!» Хоть вешайся.

«Сделайте мне одолжение», — не унимался я, — «позвоните сейчас же в Гамбург! Я клянусь вам! Этот тип спятил и к тому же пьян в стельку! Когда он приземлится, пусть возьмут у него пробу на алкоголь!»

К сожалению, парень так и не добрался до Гамбурга. Он приземлился без разрешения где–то между Нибюлем и Фульсбюттель. И исчез в кустарнике, так и не дыхнув в трубочку.

Зато у нас внезапно возникла совсем другая проблема. Дело в том, что мы приземлились не на коровьем, а на бычьем выгоне. И пока я звонил, раздалось внезапное: «Топ–тук! Топ–тук! Топ–тук!»

К нам с грохотом приближалась группа воинственно настроенных быков с массивными рогами на головах. Йенс приподнял верхнюю часть туловища, изрек лишь: «Что это?» — а затем молнией проскользнул под забором из колючей проволоки. Мы с Гельмутом как ненормальные следовали за ним.

Теперь я так разъярился, что мне понадобилось выплеснуть на кого–то свой гнев. Я позвонил по мобильному Аммеру, чтобы как следует расчихвостить его: «что за чокнутого пилота ты нам послал? Позаботься о том, чтобы мы выбрались отсюда!» — проорал я в аппарат. Мне стало легче.

Но вот чего я не учел: тусовщик Аммер, конечно, осознал, что настал его звездный час, устроить для себя пиар.

Когда через час прибыл вертолет, он не был пуст. На борту: съемочная группа RTL и журналист из газеты «Бильд». Своего «спасения» мы дожидались еще два часа. Сначала нам пришлось дать интервью.

”Болен и Рива — Страх гибели в вертолете!» — Гласили на другое утро экспрессивные заголовки газет.

Подобные переживания, разумеется, крепко сплачивают. И если моя дружба с Йенсом и прежде была крепка, теперь она стала супер–крепкой. По крайней мере, я так думал. Я даже одолжил ему зеницу очей моих, мой мега–клевый Ягуар–кабриолет черный леопард, предоставленный мне спонсорами. В нем Йенс совершал прогулки по Гамбургу, с очередной показной подругой на переднем сидении, всегда принаряженной и хорошо заметной. Йенс и женщины — это отдельная тема: потому что лично я никогда не видел, чтобы он ласкал хоть одну.

Стоит мне протянуть людям палец, они частенько желают заполучить Дитера целиком. Йенс вдруг решил, что ему дозволено грубо сплетничать о моей личной жизни. Я не узнавал его: куда подевался сдержанный, тактичный товарищ?

За моей спиной он звонил Наддель, строил из себя доброго друга и рассказывал ей: «Ля–ля–ля! Та–ра–ра! А, кстати! Ра–ра–ра!» — сплошь истории обо мне. «Да, Дитер, он с ней познакомился! Да, и этот Дитер, он и ее хорошо знает! Ты тоже знакома с ней?» Ничего удивительного, что Наддель от ревности подпрыгнула до потолка.

Собственно, это классическая уловка закулисных заправил: раздувать кругом искры, интриговать, а потом посмотреть, что из этого вышло.

Стоило мне заговорить об этом с Йенсом, он отвечал всегда одно и то же: «Нет–нет–нет! Правда, нет! Честно! И нет! О Боже, Дитер, я никогда не стал бы этого делать! Как ты можешь так думать обо мне? Она просто выдумала все это».

Хотя я волновался и был сбит с толку, но я все еще считал его своим другом. Я просто думал: он просто–напросто не умеет держать язык за зубами. Я же еще не знал, откуда ветер дует.

Есть в Гамбурге один человек, чье фото я с удовольствием прикрепил бы посреди доски для дартса — Реца Гомам. Известный педик и визажист, который, среди прочего, судился с ведущей «Обзора событий дня» Дагмар Бергхоф и ведущей RTL Бриджит Шрованге.

«Послушай, поверь мне», — уверял меня Йенс, беспрестанно кивая головой, — «мне наплевать на него, на этого типа!»

Как это часто случается в жизни, я случайно из третьих рук узнал, что Йенс и Реце — лучшие друзья на свете. Классическое предательство: Йенс рассказывал Реце всякий вздор обо мне. А мне всякий вздор о Реце. В игру впутали и Наддель. На нее оба вылили особо большой ушат гадостей обо мне. И на заднем плане закулисный интриган, как толстенький паучок в паутине: «Мистер обзор событий дня» Йенс Рива, чей язык не только раздвоен на конце, но, возможно, еще при рождении обтрепался до бахромы.