Но такой константой не мог выступить неживой предмет. Нарушался принцип подобия – только разум может влиять на разум. Точно так же целители лечили людей, используя свою жизненную энергию. И тогда я – совершенно случайно! – вложила в свои чары слепок своего сознания, уподобив себе самой артефакт.

Звучит безумно, но, кажется, я наделила свои творения псевдожизнью. Правда, собственной воли у моих ментальных артефактов не было, но оно и к счастью. Не хватало еще восстания машин, обладающих к тому же моим собственным неуживчивым характером…

Шефнер, если и делал выводы по поводу моих способностей, озвучивать их не стал. Но явно заинтересовался возможностью создания слепка с сознания других людей. На вопрос, зачем оно надо, он пожал плечами и не стал развивать тему, как и просить меня о чем-либо. Так что мы просто работали с тем, что есть, оттачивая мое мастерство.

Так как мои чары оказались завязаны на моем же сознании, успешность работы над ментальными артефактами зависела напрямую от моего настроения. А на следующий день после ссоры с единственным другом оно было крайне нестабильным. Поэтому чары дрожали и рассыпались, а те плетения, что я уже нанесла, деформировались от моих манипуляций. Испортив результат месячного труда, я в ярости отшвырнула болванку для артефакта и вылетела в коридор.

Шефнер последовал за мной и даже помог приоткрыть окно, чью раму заклинило. А вот мою попытку закурить пресек на корню, конфисковав портсигар.

– Отдайте немедленно!

– В здании СБ нельзя курить, – укоряюще ответил менталист.

– В первый раз слышу, – проворчала я. – И уверена, что вы это только что придумали.

– Здесь мое слово – закон, – усмехнулся Шефнер. – Подышите свежим воздухом, попейте чаю. Думаю, сегодня нет смысла возвращаться к работе.

Я потерла гудящий лоб.

– Если вы не возражаете, поеду домой.

– Не возражаю, но осмелюсь предложить вам кое-что другое. Вы расстроены и встревожены, а в таких случаях лучше не грустить в четырех стенах в одиночестве, а отвлечься на что-то необычное и интересное.

– Вы предлагаете что-то конкретное? – рассеянно спросила я.

– Сегодня премьера нового спектакля в императорском театре. Говорят, постановка получилась весьма скандальной и в то же время смешной. Не хотите составить мне компанию?

Я не знала, что стоит за его предложением – простая вежливость, подкуп или что-то еще, но на всякий случай отказалась, сославшись на головную боль. Шефнер не поверил, но давить на меня не стал.

– Приказать отвезти вас домой?

– Не надо.

Маг внимательно на меня посмотрел и, вздохнув, внезапно спросил:

– Хотите, я вставлю мозги этому мальчишке, и он прибежит к вам с извинениями?

Я вздрогнула.

– Вы знаете?

– Петер вчера обвинил меня в том, что я пытался вас поссорить, рассказав правду о его невесте. Несложно догадаться, что у вас с моим племянником не все хорошо.

– Вы, должно быть, этому рады, господин Шефнер.

– Ну да. В душе я злобно хохочу и ликую, – невозмутимо кивнул менталист.

Я хмыкнула и призналась:

– Может, сочувствуете, а может, и правда ликуете. Я плохо разбираюсь в людях. А вы так и вовсе загадка для меня.

– Так ведь вы, София, даже и не пытаетесь меня узнать.

Отвела глаза.

– Для чего мне это? Узнавать вас?

– Я бы ответил, – тихо сказал Шефнер, – но боюсь, вы снова меня оттолкнете.

Он хотел сказать что-то еще, но его отвлек один из подчиненных, и я, пока обо мне забыли, тихо смылась домой.

После этого нашего разговора, странного, полного недосказанности, между нами почти ничего не изменилось. За исключением одной детали. Всякий раз после конца занятий Шефнер приглашал меня куда-нибудь. При этом ни разу не повторился. За два месяца я уже упустила возможность побывать с ним в цирке, в дендрарии, в зоопарке, на ипподроме. И даже на незаконных боях и в игорном заведении, уж не знаю, с чего он решил, что это может мне понравиться.

А вот его племянник, напротив, меня игнорировал, но зато почти не расставался с Мартой. Получалась совсем какая-то глупая ситуация – я бегала от одного Шефнера и преследовала другого. После нескольких моих попыток поговорить с Петером я убедилась, что он упрямый осел, и отстала от него.

Но вскоре все мои личные проблемы ушли на задний план. В середине зимы слег дедушка. Слег, чтобы больше уже не встать.

Начало апреля выдалось грязным, слякотным и промозглым. Из-за постоянной сырости я простудила горло и теперь почти не могла говорить.

Мне, впрочем, и не хотелось. Я в последний раз взглянула на могилу Августа Вернера, моего деда, и, не заметив предложенную руку, направилась к воротам кладбища. Мартин Шефнер, тактично отстав на шаг, пошел следом.

– Я подвезу вас, – мягко сказал он, но было понятно, что спорить с ним бесполезно.

Позволив усадить себя в автомобиль, я наконец избавилась от шляпки с черной вуалью и опустила затылок на прохладную кожу сиденья. Устала.

Почти три месяца я сражалась за жизнь своего деда. Покупала дорогие целительские артефакты, которые не могла сделать сама, приглашала лучших столичных магов и докторов. И слышала всякий раз одно и то же: деда нельзя было спасти, только отсрочить смерть – на дни, может быть, недели… Внутренние органы отказывали один за другим. В последний месяц он ничего не видел и не слышал. И, как говорили целители, ничего не осознавал. Я надеялась на это. Страшно было представить, как мой дед, всегда ходивший с прямой спиной и отказывающийся выходить из дома с тростью, перенес бы свою беспомощность.

Артефакторика была смыслом его жизни, она же и погубила его. Он сгорел, надорвался на службе в военном министерстве, работая над очередным засекреченным проектом, и так и не смог восстановиться после этого. И все же продолжал заниматься магией, даже зная, чем это рано или поздно закончится.

И я впервые не смогла понять его. Разве все это – эти бездушные вещи, бездушные люди – стоили того, чтобы умереть?

От мыслей, навязчиво крутившихся в голове, меня отвлек вопрос Шефнера:

– София, в вашем доме кто-нибудь есть?

Я кивнула, радуясь, что не нужно отвечать вслух. Менталист легко бы распознал мою ложь. С утра, собираясь на похороны, я дала служанке оплачиваемый отпуск на неделю. Кати не хотела уезжать, но переживания за старого хозяина подточили и ее силы, и она все же решила немного пожить у своего сына за городом. Значит, дом полностью в моем распоряжении. Пустой, холодный, мертвый.

Впрочем, я чувствовала себя точно так же.

Позволив Шефнеру проводить себя до крыльца, я заперла за собой дверь и, не включая свет, поднялась в дедушкин кабинет. Скинула ботинки и забралась в его кресло с ногами. На столике все еще лежала открытая книга, которую дед не дочитал. Он не любил, когда его вещи трогают, поэтому даже когда его приковало к постели, ни Кати, ни я не стали убирать книги и дедовы записи в шкаф. И теперь казалось, что он не умер, а просто вышел куда-то и вот-вот вернется.

В дверь решительно зазвонили. Я выглянула в окно и увидела Шефнера. Он не уехал? Я ведь слышала, как завелся мотор. Почувствовав мой взгляд, мужчина поднял голову, и я поняла, что ошиблась. Это был не тот Шефнер.

– Софи, это я. Открой! – попросил Петер.

Я прикрыла окно и спустилась вниз. Не для того чтобы впустить Петера, а чтобы активировать охранный артефакт. Дед был бы недоволен моей неосторожностью. Он всегда так беспокоился, что меня кто-нибудь обидит.

Не обращая внимания на шум за дверью, я направилась в кухню. Откупорила бутылку вина, хлебнула из горла и поморщилась. Нет, напиться так, чтобы стало легче, у меня не получится. Пить я не умела и не любила. Поэтому закурила и тут же раскашлялась. В голове зазвенело, стало как-то легко, и я осела на пол. Лежать в так и не снятом пальто было не холодно, разве что ноги в чулках немного подмерзали, но вставать уже не хотелось. Я поджала ступни и, глядя в потолок, тихо заплакала. Впервые за последние месяцы. Но даже со слезами боль не уменьшалась, а я не находила облегчения.