Кухня заполнилась людом; запылал огонь; над ним висели цепи для котла и крюки для жаркого; слева от камина, за стойкой, на двух подставках с вырезом, темнел десятиведерный бочонок с деревянным краном; две миловидные служанки в белых чепчиках и зеленых платьях с красными оборками разносили чудовищные глиняные кружки с пенившимся пивом; толстяк–хозяин в синем колпаке, свисавшем ему на ухо, раздув красные пышки–щеки, надевал на крюки цельного барана и четверть телятины.

Марк осведомился о стоимости съестного, зажег угольком свою лампочку и, заказав скромный ужин себе и товарищу, отправился обратно.

Было уже поздно; ворота запирали; на длинном железном пруте над ними, знаменуя гостиницу, замерцал большой слюдяной фонарь; под сводом проезда, освещая часть двора и деревянные ступени лестницы, дымно горел факел. В галерее было темно; словно заплаты на стене светлели двери; густо пахло конским потом, на небе не виднелось ни звездочки.

Марк отыскал свою дверь и вошел в номер; его встретил пристальный взгляд Яна.

— Сейчас поужинаем!.. — сказал Марк. — Ты проголодался?

— Нет… — отозвался больной. — Пить хочется!

— И пить принесут, я заказал пива!

— У меня денег нет!.. — проговорил Ян.

— Ничего, у меня есть!.. — ответил Марк. — Я уже заплатил!

Ян промолчал. Через некоторое время на галерее послышались проворные шаги; в дверь стукнули, и на пороге с полотенцем на плече появилась служанка; в руках она держала деревянный поднос с парой кружек с пивом; между ними на двух оловянных тарелках лежали куски хлеба и дымившегося мяса.

— Кушайте на здоровье!.. — приветливо произнесла девушка, поставила поднос, положила на него же полотенце и поспешила назад.

Марк передвинул стол к изголовью Яна, сел на табурет и достал нож: вилки в те времена были еще неизвестны.

Ян припал губами к кружке.

— Ну–ка, попробуй теперь мясца?.. — предложил Марк и протянул товарищу нож с наткнутым на конце его жирным куском; Ян взял, но руки плохо повиновались ему; Марк заметил это и нарезал мясо на мелкие части.

Ян проглотил несколько кусочков и отстранился.

— Спасибо… — проговорил. — Не в силах больше!..

Марк один принялся за уничтожение ужина.

Лампочка давала слабый желтый свет; от огонька вилась вверх струйка копоти; на одной стене черным бугром рисовалась тень Марка, на другой Яна — длинная, походившая на гроб с мертвецом.

— А кто твои родители? — вдруг спросил Ян.

— Не знаю… А твои кто?

— Отец серебряных дел мастером был, да я его не помню!.. Захудали мы очень, мать меня отцовскому делу учиться отдала!..

— Жива она?

— Нет! Лет пятнадцать мне было, когда померла!

— А сестры и братья есть?

— Нет никого…

Замолчали; Ян задумался.

— Так в Италию пойдешь?.. — вымолвил опять, немного погодя.

— Да!

Марк покончил с мясом, вытер руки о полотенце и взялся за свою кружку.

— Когда идти думаешь?.. — спросил Ян.

Марк понял мысль, беспокоившую его нового приятеля.

— Не бойся, не брошу тебя!.. — ответил он. — Покуда ты не поправишься — не уйду!

В карих глазах больного затеплилась ласка.

— Спасибо!.. — тихо уронил он.

В полночь Марк, как ополоумевший, сорвался с постели: ему приснилось, будто он в дремучем лесу и сотни медведей, встав на дыбы, окружили его. Неистовый, страшный рев продолжал раздаваться и в действительности.

— Что такое?! — в испуге проговорил Марк, не зная, за что схватиться и от кого обороняться впотьмах.

— Да нет ничего!.. — успокоительно отозвался Ян. — мулы это и ослы ревут! Разве ты не слыхивал их?

Марк плюнул в сердцах.

— Вот голоса!.. — сказал. — Страшней медвежьих!.. У нас два маленьких ослика было, они так не кричали!

В комнате было душно: он распахнул дверь и вышел на галерею: охватила свежесть; небо усыпали звезды.

Рев внизу стал стихать и только один из ослов никак не мог кончить рулады и со скрипом и свистом выводил свое отчаянное и-а…

— Да уймите этого сатану!!. — заорал внизу чей–то голос, немногим лучше ослиного. — Потяните его за хвост!!

Совет, очевидно, был исполнен: рев прекратился сразу. Наступила опять тишина: алмазная россыпь на небе сверкала и переливалась разноцветными огнями.

Марк проснулся еще до зари; в каморке стояли сумерки; Ян крепко спал, подложив руку под щеку.

Марк вышел наружу. В разных местах двора беспрерывной чередой пели заревые петухи; со стороны степи на востоке небо было зеленое и прозрачное; у самой земли его рассекала ярко–желтая полоса. И люди, и животные еще спали; под навесами, между столбами, виднелись лежавшие мулы; некоторые стояли, понурив головы и опустив уши.

Марк захватил полотенце и сошел вниз; в углу за кухней отыскалось несколько пестрых глиняных рукомойников, висевших на веревочках.

Марк умылся, почистил пуком соломы платье и башмаки и, когда он снова появился на галерее, внизу, зевая и потягиваясь, стали показываться и переговариваться люди.

С восходом солнца началось оживление; ворота распахнулись: повели на водопой животных. Марк вышел на луг и опять приковался взглядом к городу.

Острые шпили церквей с медными петухами на них стремились к небу; их обливал румянец; кругом золотом сияли вершины цепи гор, — низы их окутывал густой туман.

Мост был уже опущен.

Желание поскорей попасть в никогда еще не виданный город было так сильно, что Марку не хотелось ни есть, ни пить; тем не менее, он выждал пробуждение Яна, принес ему воды, хлеба и ветчины и лишь тогда зашагал к башне.

День был базарный; к мосту с разных сторон тянулись вереницы крестьян с серыми и черными осликами, исчезавшими под огромными корзинами с овощами, дровами, молоком и прочими продуктами.

У ворот, опираясь на длинные алебарды, стояли двое стражей в кольчугах и в черных, круглых шлемах.

Оба обратили внимание на высокого, плечистого Марка, скромно пробиравшегося среди кучек крестьян.

— Эй, молодец?.. — окликнул один. — Куда путь держишь?

Марк оглянулся и остановился.

— В город; работу ищу!..

— Плюнь! Иди лучше к нам, у нас веселее!..

Марк отрицательно качнул головой.

— Нет, у меня свое дело имеется!.. — и он поспешил дальше.

Под мостом бурлила и неслась река; Марк миновал гулкий проход под второй башней и очутился как бы в извилистом ущелье между двумя сплошными рядами двух– и трехэтажных домов; над улицей протягивались веревки с сушившимся бельем; дома были все узкие, с одним, много двумя окнами в каждом этаже; внизу они были заделаны толстыми железными решетками; входы казались черными пещерами.

То с одной, то с другой стороны из них выходили женщины с ведрами помоев или ящиками с мусором и вытряхивали и вываливали содержимое их тут же у стен; над головой Марка беседовали, высунувшись из окон, обыватели; один передавал другому через улицу какой–то предмет.

Марк шел медленно; его то и дело обгоняли ослики, прохожие, торговки с плетушками и лотками на головах; шум, выкрики и движение казались Марку оглушительными. Улица вывела на большую площадь, окруженную с четырех сторон, более высокими и обширными домами; число окон в этажах доходило до трех. Марк завернул за угол и приковался к месту в немом изумлении; глаза его встретили снежно–белую громаду собора; вся она была покрыта каменными кружевами, многочисленными стрельчатыми башенками; с раззолоченного портала, с каждого выступа стен, глядели раскрашенные статуи святых; сверху свисали желоба водосточных труб, имевшие вид разинувших пасти драконов и диковинных зверей. А перед этим чудом гудел и шумел рынок; его заполняли клетки с домашней птицей, груды тетеревов, диких гусей, уток, целых кабанов и оленей; толпа двигалась между ними как бы по узким проулочкам; раздавался немолчный говор, споры, крики.

Марк пробрался к собору и вошел под арки портала; как из–под земли росли ряды многочисленных стройных колонн; в вышине и сумерках на них упирались острые своды; словно сучья от стволов деревьев, разветвлялись жилы граней; между ними голубело небо, золотились звезды; всюду виднелись статуи; окна достигали почти до сводов; их покрывали многоцветные картины, рисованные на стекле.