За работой не заметили, как подошел праздник.

7 ноября

Сегодня праздник - тридцать третья годовщина Великой Октябрьской революции. Он проходит очень торжественно. Совместными усилиями стол всем на удивление. Правда, преобладает рыба - свежемороженая (строганина) , копченая, соленая и жареная. Иступив топор, я все же отрубаю кусок "поросятины" от "забетоневшей" туши - значит, будут отбивные. Сложности возникают с десертом. Нужен праздничный кекс. Но, во-первых, его не в чем печь, во-вторых, нет ванилина, и, в-третьих, я не знаю, как это делается. Вскоре лишний раз убеждаюсь, что на свете нет неразрешимых проблем. Дмитриев, порывшись на складе, извлекает на свет слегка примятое, закопченное "чудо", я вспоминаю, что ванилин можно добыть из таблеток цитрамона и, сбегав в палатку, приношу целую пачку, а Миша Комаров оказывается крупным специалистом по изготовлению чебуреков, пирожков и прочих печеностей.

И вот все - побритые, сияющие - садимся за праздничный стол. Сомов провозглашает здравицу за любимую Родину. А за тонкой палаточной стенкой беснуется пурга. Воет и стонет на все голоса. От ее ударов содрогается палатка, и становится как-то не по себе.

Тревожно. Короткие хлопки трескающегося льда переходят в скрежет и гул. Только под утро, словно утомившись, ледяные громады стихли. Под порывами ветра гулко хлопает брезент, закрывающий стеллажи. Мы не спим, прислушиваясь, готовые к самому худшему. Глаза начинают слипаться. Но еще не успевает сон овладеть мной, как резкий толчок, от которого вздрогнула палатка, опрокинулись стоявшие на столике кружки, выводит меня из забытья. Где-то рядом грохнуло, затрещало и пошло гулять-раскатываться. Все закачалось, словно в каюте попавшего в шторм корабля. Выбраться из мешка и добраться до выхода - одно мгновение. В лицо ударяет морозной пылью пронзительный ветер. Оглядываюсь. Пятачок лагеря вроде бы цел и невредим, но зато в каких-нибудь ста - ста пятидесяти метрах, где еще недавно простиралась ровная белая пустыня, на фоне сумрачного неба вырос, словно спина гигантского ящера, острозубый ледяной хребет.

Лед хрипит, стонет. Ледяные глыбы то наползают друг на друга, то замирают, обессиленные, вывернув к небу свои исковерканные бока.

Наша льдина почти не пострадала, и мы надеемся, что ей пока еще ничто не угрожает.

Своеобразная диспансеризация, которую я провожу два раза в месяц, воспринимается всеми вполне благожелательно, и точно в срок зимовщики приходят ко мне в палатку на медицинское обследование, тем более что каждый из них глубоко понимает, что значит здоровье в наших условиях. Ведь в экстремальных условиях зимовки даже легкое заболевание опасно.

12 ноября

Ну и погодка! Дует, как в аэродинамической трубе. Метет - зги не видно. Какую-то несчастную сотню метров, отделяющую палатку от камбуза, я буквально проползаю на коленях. Ветер ежеминутно валит с ног.

Наконец я у цели. Ах черт! Палатку завалило снегом по самую маковку, а у входа образовался плотный надув. Пришлось немало повозиться, прежде чем мне удается проникнуть внутрь. Но нет худа без добра. От снежной шубы, образовавшейся на кают-компании, стало даже теплее. А уж когда запылал газ и к его мягкому шипению присоединились басы обоих примусов, наступило полное блаженство. Напевая вполголоса, я принимаюсь резать, шинковать, сыпать, похваливая себя за предусмотрительность. Накануне вечером я заготовил все необходимое для сегодняшнего обеда: достал со стеллажа две застывшие на морозе нельмы для ухи, притащил со склада десяток антрекотов и сухого картофеля, нарубил оленины, а буханки хлеба, обвязав тесемкой, подвесил оттаивать под потолок палатки.

Постепенно я вхожу в курс дела и методом проб и ошибок совершенствую свое кулинарное мастерство. К сожалению, ошибок значительно больше. Только на днях, желая удивить борщом, сваренным по новому рецепту, я, памятуя о совете хочешь иметь вкусный суп - клади мяса побольше, нарубил в бак почти половину оленьей туши и приготовился выслушать похвалы своему мастерству. Но как же я был ошарашен, услышав грозное комаровское: "А це ще таке?" К моему ужасу, он держал в руках фанерную бирку, которую привязывают к тушам с отметкой веса и сорта мяса. Видимо, она примерзла к оленьей ноге и таким образом оказалась в кастрюле.

Только один раз я чуть не сорвался. После нескольких ядовитых замечаний по поводу моих кулинарных способностей я в сердцах буркнул:

– Вас бы на паек посадить, которым Амундсен кормил свою компанию в Антарктиде. Что бы вы тогда запели?

– А чем же он таким особенным кормил? - поинтересовался Гурий.

– Галетами, пеммиканом и молочным порошком.

– Не густо, - сказал Курко, облизывая ложку.

– Тогда у нас меню как в парижском ресторане. Прямо не Волович, а "Максим"*, - усмехнулся Сомов.

* "Максим" - известный парижский ресторан.

Все рассмеялись, и инцидент был исчерпан.

Уха уже закипела, антрекоты оттаяли, промерзшие буханки обрели необходимую мягкость. Как вдруг пламя газовых горелок стало уменьшаться, и они с легким хлопком погасли. Кончился газ в баллоне. Это меня не очень обеспокоило, так как запасной баллон стоял у палатки. Я набросил на плечи куртку и взялся за дверцу. Но она не шелохнулась. Ее прочно прижало снегом. Ничего не поделаешь. Придется ждать освободителей, благо кто-нибудь обычно наведывается ко мне до обеда. Но сегодня как назло никто не появляется. Приближается время обеда, и я мысленно уже представляю все реплики, которые придется выслушать.

Наконец сквозь завывание ветра до меня донеслось:

– Алло, доктор, ты жив?..

Это Гурий Яковлев. Я облегченно вздыхаю. Он довольно быстро освобождает дверь от снега, помогает подсоединить новый баллон с газом, и я, переполненный чувством благодарности, поджариваю ему персональный толстый антрекот. Яковлев принялся сетовать на погоду.

– Понимаешь, хотел пройти на дальнюю площадку, где вморожены электротермометры, так надо же, не нашел дорогу! В двух шагах ничего не разглядеть. Ну и погодка! Ветер метров тридцать в секунду.

Я сочувствую Гурию, но, что поделаешь, срочные наблюдения отменить нельзя. Я представляю, как ему там достается, на площадках.