В 1940 году Семена Ивенского забрали из детдома в Москву его дальние родственники. В момент расставания мы разделили нашу совместную коллекцию репродукций на две равноценные, по нашим представлениям, части и по-братски разыграли по жребию. Моя часть той коллекции репродукций пропутешествовала со мной как самая большая моя имущественная ценность из Ростова в Рыбинск, из Рыбинска в Уфу, там была оставлена в семье, куда меня подселили как эвакуированного, во время моей поездки в Баку в составе команды, сформированной уфимским горвоенкоматом и отправленной для поступления в военно- морское артиллерийское училище. После возвращения всей команды снова в Уфу коллекция моя пропутешествовала из Уфы в Рыбинск, там была оставлена у хороших знакомых, когда я ушел в армию. И только в начале 1950-х годов, когда я уже учился в Воздушной академии имени Н.Е. Жуковского, коллекция моя снова оказалась у меня и хранится до сих пор для внуков. В начале 1960-х годов я разыскал С. Ивенского, он директорствовал в художественном музее в Вологде. Списались, встретились в Москве, вспомнили детдомовскую жизнь в Ростове — Ярославском. Он во время войны некоторое время работал на танковом заводе в Челябинске. Там поступил в эвакуированную туда из Ленинграда Академию художеств, которую уже закончил после войны. Стал видным искусствоведом — кандидатом искусствоведения, был, кроме Вологды, директором художественного музея в Тюмени, после неё поселился в Ярославле. В перестроечные годы мы резко разошлись с ним во взглядах на советское прошлое. В конце 1990-х годов он подался в Израиль, стал доктором искусствоведения. Думается, это звание он получил, как никто, заслуженно. Неизменная увлеченность с детства огромная эрудиция. С детства же занимался живописью, большой мастер и заядлый коллекционер экслибриса.
ЕЩЕ О ТЕХ, КОГО ПОМНЮ
Рассказывая о тех, с кем меня свела детдомовская судьба в 1930-е годы, несправедливо было бы не назвать других детдомовских друзей, да и просто однокашников и тех великомучеников, кто потратил много сил и здоровья, конечно, самоотверженно пытаясь направить детдомовскую рать на праведный путь.
Павка Лебедев. Человек по моим, и не только моим, тогдашним и нынешним представлениям, самобытный, колоритная личность. С грудного возраста без семьи, прошел путь от дома ребенка через множество детприемников и детдомов. Отчества не имел, поэтому попытки мои разыскать его после войны не увенчались успехом. В одном только Ярославле справочное адресное бюро выдало мне десятка два Павлов Лебедевых. В отсутствии легкодоступных телефонов в то время разыскать человека из Москвы, во время учебы в Академии, оказалось делом нереальным.
Будучи в детдоме Павел Лебедев выделялся очень развитой фигурой легкоатлета, хотя спортом, как таковым, он никогда не занимался. Вместе с тем был он очень ловким верхолазом. Только он один мог забраться на самую верхушку угловых башен Яковлевского монастыря по еле заметным выступам башенных столбов. Был смел и ловок в вылазках по садам и огородам, собирал и записывал в особую тетрадь услышанные от кого-нибудь блатные, полублатные и вовсе неблатные, но понравившиеся ему песни. Часто перед сном, лежа в постели, пел их по своим тетрадям. Хозяйская запасливость была всегда его характерной чертой, всегда имел запас какой-нибудь еды.
С давних времен в детдоме существовала довольно странная традиция. При довольно скромном повседневном питании, в праздничные дни, — тогда их было три в году: «День 1-го мая», «День Великой Октябрьской социалистической революции» и «Новый год», — детдомовцам организовывали сверхобильное угощение. В эти праздничные дни, казалось, весь город посылал в детдом что-нибудь очень вкусное. Кроме хороших праздничных завтрака и обеда, ужин обильно ломился от всяких угощений: много конфет, печенья, разных пирожков, коржиков, мандаринов, яблок, и еще много было чего-то. Все это можно было разумно растянуть для каждого, по крайней мере, на неделю. Но вопреки здравому рассудку и даже во вред здоровью, все праздничное угощение подавалось разом к праздничному ужину. Конечно, почти все в этот ужин объедались сверх всякой меры, многие мучились потом животами.
И только Павка Лебедев делал в тот день большие запасы, пряча их по разным потаенным местам. Через два-три дня к нему тянулись друзья и приятели, рассчитывая чем-нибудь поживиться, и он всех понемногу бескорыстно угощал, кого меньше, кого больше. В 1941 году он закончил школу шоферов в Ростове, о чем давно и страстно мечтал. Рассказывали, что на войне он был шофером, остался жив, к бывшей директорше детдома присылал, видимо, из Германии, много всяких вещей, прося сохранить их до его возвращения из армии. Но когда после демобилизации он приехал в Ростов, надеясь, видимо, на то, что все для него сохранили, был страшно обескуражен: все, что он слал с фронта, бесследно пропало. Директорша, будучи еще действующей директоршей, за злоупотребление своим служебным положением (рассказывали, прихватывала домой детдомовский хлеб!) загремела на 8 лет в заключение, а оставшаяся семья проела все, присылаемое им с фронта. Был он очень обижен этим, обескуражен настолько, что никогда в Ростов больше не появлялся. Ему, очень бережному, хозяйственному человеку пережить такую ситуацию, думается, было очень нелегко.
Иван Скрипкин. В момент моего появления в детдоме он был одним из самых старших воспитанников по возрасту. Был он инвалидом, одна рука у него была, видимо, парализована, другой же рукой он очень хорошо рисовал. Помню еще, как своеобразно он играл с нами в футбол, активно работая с мячом плечом той руки, которая преднамеренно не могла коснуться мяча. Из детдома попал в мастерскую знаменитой ростовской финифти, там работал, проживая какое-то время еще в детдоме. В ростовском музее было выставлено несколько его работ, одна из которых называлась, кажется, «Красногвардеец».
В середине 1970-х годов мы встретились с Р. Ковалевским, случайно разыскавшим меня через ростовскую школу, где он учился, находясь в ростовском детдоме. Он затеял с этой школой переписку и возбудил поиск школы, в которой мог учиться Герой Советского Союза балтийский летчик-штурман Михаил Советский, погибший в одном из боевых вылетов на Балтике. Об этом летчике в те 1970-е годы прошло несколько публикаций в центральных газетах. Я тоже тогда обратил внимание на эти публикации. Дело в том, что у нас в детдоме в середине 1930-х годов был тоже воспитанник Миша Советский, примерно ровесник И.Скрипкина.
Но я хорошо помнил, что наш Миша Советский был неизлечимо болен. У него был, как тогда говорили, порок сердца, и летчиком он вряд ли мог стать. Я свое мнение высказал Р. Ковалевскому, который был уверен в том, что Герой Советского Союза Михаил Советский — это именно наш Миша Советский. Он развил бурную деятельность в поиске материалов о нем. Кто-то в Ростове тогда нам подсказал, что недалеко от Ростова, в деревне живет бывший воспитанник ростовского детдома, хорошо нам знакомый Скрипкин. Мы стали его разыскивать, вместе с учительницей школы, которую Руслан Ковалевский возбудил благородной идеей поиска материалов о детстве павшего в боях Великой Отечественной Героя Советского Союза. Потратив однажды на поиск целый день, благо еще, что были на автомашине, наконец, разыскали Ивана Скрипкина в соседнем с Ростовом Петровском районе. Он со своим сыном пас в тот день деревенское стадо, и там, у стада состоялся долгожданный наш разговор. Он хорошо знал и помнил нашего Мишу Советского, подтвердил, что тот был безнадежно болен и сообщил о том, что он давно уже умер.
Позднее я узнал, что Герой Советского Союза летчик Михаил Советский тоже был детдомовцем с грудного возраста, но московским детдомовцем, никаких сведений об истинном его имени и фамилии в детдоме не было, как и у нашего Миши Советского. Тогда часто таким давали и имя, и фамилию в детдоме. Почему-то так случалось, что часто в разных детдомах им давали имя и фамилию Миша Советский. С фамилией понятно, почему такая, а вот с именем, почему обязательно Миша, — загадка. То ли потому, что кто-то из высших чинов Наркомпроса имел имя Миша, то ли из-за созвучия, пока не ясно.
