Белочку посадили в мешок и отнесли в сосновую рощу.

Там её и выпустили.

Она сначала бегала по земле, пряталась за деревьями. Потом вернулась к ребятам. Пробежала вокруг них — простилась, стремглав вбежала по сосне на самую макушку и скрылась в густых ветвях.

Ребята помахали ей рукой. Прощай, белочка Погорелочка!

Наша деревня в лесу. Её без дороги скоро не найдёшь.

Кругом лес, горы да озёра. Лес у нас густой — тайга настоящая. Озёра заросшие, неподступные. Трава высокая — человек спрячется. Под травой валежник трескучий, а под валежником пеньки да ямы.

В наших лесах волков не водилось. Зато медведей было много. Рассказывали, что в большие туманы они в деревню приходили. Я сам следы медвежьи видел.

Пошли мы с дедушкой на охоту. Только пошли не за медведями, а за утками.

Дедушка — охотник меткий. Он в птицу на лету стреляет, как ложкой в рот попадает. А я всё примеряю да прицеливаюсь.

Утка на озере сидит.

Дед меня учит:

— Встань вот так, держи ружьё этак. Взял на мушку — пали.

Сделал я так и этак — бух. Утка на утёк. А дед — бах её влёт — и готова.

Так бродим мы с ним — старый да малый — и забрели в самую глушь таёжную.

По берегам озёра, горы. На горах леса густые стеной стоят. Вдалеке, у горы, на озере утки сели.

Дед говорит — «далеко», сел на бугорок и ждёт других. А мне не терпится.

— Дедушка, — говорю я, — ты стереги уток тут, а я на гору пойду проберусь. Хорошо буду целиться в них, обязательно попаду.

— Иди, — смеётся дедушка, — только зря не пали, не торопись. — И дал он мне своё ружьё, а моё оставил себе.

Взял я дедушкино ружьё. Оно очень хорошее. Из него можно сразу два заряда выпалить. Ушёл я.

Лес на горе тёмный, лохматый. Травища по плечи, высокая. Кто её знает, что там в траве-то — куча сухих веток, трухлявое дерево, яма, а может быть, медвежья берлога? Не скажу, — страшно, а так, страшновато стало.

Медведь днём не нападает.

А может быть, нападает? Не знаю. Жалко, у дедушки не спросил.

Вдруг запуталась нога во что-то. Ух, как холодной водой меня облили!

Вот бугорок. По бугорку пройти лучше, чем по этой травище. Вступил на бугорок. А бугорок затрещал, и я провалился в яму. Выскочить бы скорее, а ноги-то, как клещами, зажало. Насилу выскочил.

Нет, уж лучше пойду по траве.

На пути дерево лежит большое. По дереву пройти — ноги не завязнут. Хорошо, очень хорошо звенит под ногами сухое дерево. Трах! Жёлтая пыль летит вверх, а я с обломками трухи — вниз, в глубокую яму. Наверное, берлога. Скорее наверх! Ружьё зацепилось. Сердце стучит. Сучки трещат.

Ох! — выбрался.

Вот бы на медведя упал!

С той стороны, откуда я пришёл, что-то шумело, трещало и приближалось.

«Медведь? Бежать надо», — подумал я.

А кто его знает, как медведь по лесу бегает? Не спросил я у дедушки. Сразу, наверное, догонит?

Залезать на дерево? Да знаю, что медведь хорошо лазает. Выстрелить? Да шкуру медведя дробью утиной не пробьёшь. А треск всё ближе и ближе.

Руки мои трясутся. Ружьё в руках прыгает. Холодные капельки по лицу катятся.

Выстрелить. .. Выстрелить, ., Он испугается. Два заряда пущу. Остановится, а я убегу.

Вот, вот. Что-то рыжее махало, ломало и приближалось.

Пускай, пускай ближе подойдёт, тогда выстрелю.

Чик-чик — оба курка наготове. Крепче ружьё к плечу. Ну, пора. Нет, надо ближе подпустить. В морду ему прямо, в глаза! Пусть только морду поднимет.

Смотрю. . . — дедушка!

Ах! Руки мои ослабли. Ружьё повисло. Всё передо мной закружилось, и я повалился на траву.

Я открыл глаза. Дедушка стоял около меня.

— Ты что, пострел, прячешься? — погрозил он мне пальцем.

Я встал. У меня текли слёзы.

— Дедушка, миленький, — бросился я к нему, — прости, дедушка!

Видит он, что у меня руки трясутся. Замигал, посмотрел на меня строго, а потом ласково. Сел и меня к себе на колени посадил.

— Ну, что с тобой, парень?

Я успокоился и рассказал ему, как медведя боялся и как в него, в дедушку, целился.

Дедушка смеётся. «Вижу, — говорит, — ты горяч» amp;apos;.

Взял у меня ружьё, поднёс его к моему носу и спрашивает:

— Ну, что?

Я только рот открыл, а сказать нечего. Ружьё-то у меня было не заряжено.

— Только, — говорит, — потому я за тобой следом и пошёл, что ружьё тебе не зарядил, захотел посмотреть, как ты один с ружьём управляешься. А то бы не пошёл.

Мне стало сразу легко и весело,

И пошли мы — старый да малый — дальше за утками.

Кому из мальчишек не хочется быть охотником, иметь ружьё и ходить с ним в лес за дичью?

Каждый с удовольствием прошёлся бы по улице с ружьём за спиной и парой уток за поясом.

Наш дядя Саша, Александр Иванович Лебёдкин, уехал на большую стройку работать. Уехал и подарил нам своё ружьё, двуствольное — дробовое.

С этих пор мы стали считать себя охотниками и вскоре отправились на охоту.

Вот как-то идём по лесу. Тихо. Ружьё наготове держим. Вдруг — фырррк — из-под ног серый дрозд.

Серёжка — бах. Да так сразу, что мы оба напугались. Конечно, так испугаешься, когда всё тихо, тихо, а потом — фырр… бах.

Без ружья — что? Иди себе и ничего не думай. А вот с ружьём, — тут надо всё высматривать да прислушиваться, — нет ли зверя какого или птицы.

И поняли мы, что ходить по лесу с ружьём гораздо труднее, чем без ружья.

Уж лучше за город идти на речку, за утками.

Пришли мы на речку. Ветерок воду рябит — жёлтые кувшинки умывает. Ива старая низко склонилась и мочит седую листву.

У речки дорога, а у дороги тальник да берёзы корявые. На речке к нам по течению плывёт чирок. Это утка, только маленькая. Чирки большими не бывают.

Чирок увидел нас и нырнул под воду, А потом вынырнул совсем в другом месте. Только прицелился Сергей, а он — под воду. Не угадаешь, где он покажется. Ходим, ходим за ним. Зашли за кусты. За кустами нас не видно.

— Сейчас, — говорит Сергей, — я в него с колена буду палить.

Ну и начал.

Я патроны подаю. А он — бах, бах, бах.. .

Чирок уже, видно, не боится нас. Сидит у другого берега и на одном месте потихонечку ныряет.

Рассердился я на чирка и на Серёжку тоже.

— А ну, — говорю, — дай я попробую.

— Чего, — говорит, — пробовать? Промажешь.

А всё-таки дал. Выпалил я два раза.

— Ну что, — шепчет Серёжка, — успокоился?

— Нет, — говорю, — ещё лёжа буду стрелять.

Растянулся на траве. Бббах — прямо у самого чирка дробью ударило. А он всё полощется на одном месте.

На дорогу пастух колхозный вышел. Посмотрел он на нас, почесал затылок и спрашивает:

— Что, никак не поддаётся?

— Никак, — говорим, — дяденька.

— И не собьёте. Он крепкий, берёзовый.

— Кто берёзовый? — удивились мы.

— Да сучок. Весной пни корчевали, так вот кто-то и бросил этот самый пенёк в воду. Ну-ка палите ещё, я посмотрю, кто из вас метче.