— Словом, — вдруг весело улыбнулся Ласточкин, — французов надо не только деморализовать, но и организовать. Таково указание Центрального Комитета, товарищи.
Ласточкин снова тепло посмотрел на Жанну Лябурб.
— Жанна, — сказал он, — привезла из Москвы важные новости, товарищи.
Все затаили дыхание и одновременно повернулись к Жанне Лябурб.
Жанна поднялась с каменного стола, на котором она сидела, и тихо, но вместе с тем как-то торжественно и задушевно заговорила:
— В самом ближайшем времени в Москве должен быть созван Первый Конгресс Коммунистического Интернационала из представителей коммунистических партий всех стран…
Ласточкин быстро и весело вставил:
— Разве плохо будет, если мы приготовим Коммунистическому Интернационалу славный подарок? А?
Собрание было подпольное, конспиративное, а на конспиративных подпольных собраниях не аплодируют. Но условия конспирации здесь, глубоко под землей, совсем не были похожи на обычные. Дружные громкие аплодисменты раздались под сводами катакомб.
Жанна вдруг запела. Голос у нее был грудной, мелодичный и взволнованный:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
Все поднялись и встали «смирно». Каменные, покрытые пылью веков стены темного подземелья услышали стройный хор голосов, исполнявших пролетарский гимн. Камень-ракушечник, мягкий, пористый, не отражает, а словно впитывает звуки — и песня звучала, точно придавленная всей толщей земли, как сквозь туман, под сурдинку.
«Интернационал» исполнялся на французском языке.
Когда последний припев отзвучал, все еще постояли минутку в торжественном молчании.
Затем опять заговорил Ласточкин.
— Так вот, товарищи! Сегодня у французов праздник. Полки, прибывшие сюда, участвовали в обороне Вердена — им сегодня вручены победные знамена. После церемонии солдаты и матросы получили отпуска до поздней ночи. Все рестораны и кафе в городе полны солдат и матросов. С ресторанов и кафе мы и начнем. Вы немедленно разойдитесь по этим злачным местам. Подсаживайтесь к компаниям солдат и матросов, вмешивайтесь в их беседу, гуляйте вместе с ними. И постепенно переходите на душевный и откровенный разговор. Будьте осторожны! Не лезьте на рожон! — Ласточкин минуту помолчал. — Но и не преувеличивайте опасности. Перед вами французские рабочие и крестьяне в солдатских мундирах. Они воюют пятый год, война им осточертела, они хотят домой и не очень-то рады своему пребыванию здесь. Если они не понимают, что сюда они приехали на чужую войну, что невольно превратились в палачей украинских рабочих и крестьян, найдите способ это им прямо сказать. А дальше нетрудно будет намекнуть и о том, кому эта интервенция нужна там, во Франции, и здесь, в России. С этого начинается ленинская речь к простым сердцам, товарищи… — Опять помолчав, Ласточкин прибавил: — Опасность одна: провокатор! Будьте начеку и держите себя в руках, товарищи!.. Если же все-таки и случится провал, каждый из вас твердо знает: он ни с кем не связан, он высказал только собственное мнение… «Никого не знаю!» — с этим большевик-подпольщик умрет под самыми тяжкими пытками.
Он умолк. Молчали все.
Взволнованное молчание длилось долго. Каждый думал о себе, но мысль была у всех одна: «Как мне выполнить это поручение партии самым лучшим образом? Хороший ли выйдет из меня агитатор, конспиратор?» Ласточкин же думал о всех… Дойдет ли до французского солдата агитация женщины — Жанны? Не стар ли для такой живой и активной работы солидный и положительный Алексей? Не слишком ли горяч увлекающийся юный Витек? Не будет ли нарушающей конспирацию приметой то, что Абрам немного прихрамывает? Сбрить ли Жаку из соображений конспирации бороду, или, может быть, в самом деле, из этих же соображений, оставить ее?
— Все готовы? — спросил Ласточкин.
— Все! — ответил каждый за всех.
— Кто сомневается в своих силах, пусть тут же скажет об этом прямо.
Ласточкин подождал. Но все молчали. Все верили в свои силы. Все готовы были выполнить поручения партии.
— Тогда что ж… — поднялся Ласточкин.
Все встали.
Галя тоже встала. Жак бросил на нее тревожный взгляд. А как же Галя теперь будет здесь одна за двоих?
В тесный штрек из галереи редакции выходили по одному с короткими интервалами, чтобы не натыкаться друг на друга в темном лазе. Каждый пожимал руку Гале, остававшейся здесь, и нырял в черную дыру. Ласточкин выходил предпоследним.
— Ну, девочка, — пожал он Гале руку, — будь здорова! Надеюсь, что за денек-другой мне удастся раскопать еще парочку знатоков французского языка. Тогда пришлю тебе в помощь. А пока… управляйся одна…
— Хорошо! — отвечала Галя. — Все будет сделано.
— Идем, Жак!
— Иду! Вот только передам здесь… бумаги…
Ласточкин нырнул в темный лаз. Тогда Жак решительно подошел к Гале и схватил ее в объятия. Галя уперлась руками ему в грудь, но не стала сопротивляться, когда он ее поцеловал.
— До свидания, Галя! — прошептал Жак. — Как только выпадет случай, я буду появляться здесь и… помогать тебе.
Он заглянул ей в глаза.
— Об этом ты не думай, — прошептала Галя, не пряча глаз. — Милый Жак, иди, делай, что надо! А там… будет видно.
Она поцеловала Жака.
В этот момент из штрека снова показался Ласточкин.
— Я тоже хочу с тобой как следует попрощаться! — сказал он весело. — А то мне показалось, что ты на меня сердишься. — Он подошел к Гале, которая уже выскользнула из объятий Жака. — Обещаю тебе, как только найдется кого посадить на литературу, я вытащу тебя наверх, на живую агитацию.
— Спасибо.
— Ну, Жак, целуй Галю, и пошли!
Ласточкин снова нырнул в темный лаз.
Галя положила голову Жаку на плечо, и они секунду постояли так — молча и, может быть, даже бездумно. Тишина подземелья окружала их, и в этой мертвой тишине им хотелось молча послушать громкий голос сердец.
Потом Жак зашептал, словно боясь кого-то спугнуть или доверяя Гале великую тайну:
— Галя! Теперь ты сможешь убедиться, что это не я…
Галя посмотрела Жаку в лицо.
— О чем это ты, Жак?.. Ах, о цветке!..
Она тихо и нежно засмеялась.
— Спасибо тебе, Жак, за цветок! Не сердись, что я на тебя рычала.
Она снова склонила голову Жаку на плечо и прошептала еще тише:
— Мне было очень приятно, что цветок каждый день появлялся… Жаль, что теперь его не будет.
— Будет! — все так же чуть слышно прошептал Жак. — По-прежнему будет каждое утро…
Галя откинулась и взглянула на Жака.
— Откуда, Жак?.. Разве это и в самом деле не ты?
В ее голосе слышалось разочарование.
Жак замялся.
— Я — То есть не я, но… конечно, я. Видишь ли… Словом, цветок каждое утро будет у тебя на столе.
Галя рассердилась.
Жак махнул рукой и наклонился к Галиному уху:
— Цветы ставил я. А приносили мне их для тебя наши пересыпские девчата из «издательства». Ведь они по очереди выходят на поверхность…
Галя молчала, не поднимая головы с плеча Жака.
— Какие славные девушки! — наконец, растроганно прошептала она. — Как я им благодарна!
Галя обняла Жака, крепко поцеловала, минутку пристально смотрела ему в глаза, затем легонько толкнула его к выходу.
На пороге Жак остановился, и они еще раз поглядели друг другу в глаза. Потом Жак исчез в темном лазе.
Галя тоже следом за ним сделала несколько шагов и остановилась у входа. Ей хотелось посмотреть, как постепенно растает фигура Жака в черной мгле подземелья. Но из ярко освещенной пещеры она увидела черный проем и больше ничего: даже очертаний фигуры нельзя было различить в густом мраке… Когда глаза ее привыкли к темноте, она заметила, как где-то далеко, в глубине, блеснул на миг луч электрического фонарика. Но сразу же и исчез — не то погашенный, не то скрывшийся за изгибом штрека. Галя постояла минутку и вернулась к столу.
В пещере ярко светила лампа — «молния». На каменном столе лежали бумаги — двумя пачками: перед ее местом и перед местом Жака. Тихо было в катакомбах, ничто не нарушало мертвой тишины подземелья — разве что иногда чуть шелестел, осыпаясь, сухой ракушечник. Громко тикали часы у Гали на руке. Странно: у Жака тоже были часы на руке, выходит — было здесь даже двое часов, а Галя… не слышала их тиканья в тишине до сих пор, пока они были здесь с Жаком вдвоем…