— …Таким вот атавистическим способом недомыслия и недоразумения, — назидала аудиторию Вероника, — дебильно фальсифицированную историю ВОВ умники-разумники белороссы ввели отдельной вузовской и школьной дисциплиной. А затхлые руины Западного укрепрайона на советско-польской границе 1939 года, мимо которой мы сейчас проезжаем, превратились у них в мифическую линию Сталина — объект государственной идеологии и экологического туризма… Вот эту контрафактную гнилую военную историю они и не велят переписывать…
«Так-так… судари мои, иногда на даме-зелоте Веронике глубокомысленно сказывается ее харизматический возраст. Особенно, если так угодно рыцарю-адепту Патрику, желающему пробудить добрые чувства и помыслы между ней и дамой-неофитом Марией.
М-да… недолго Маньке еще слушать Нику, раскрыв рот, кайф ловить в теургии от Патрика. Подъезжаем…
Пора бы Нике перейти к арматорским хохмам о ходильниках-бродильниках по озерной глади Малой Чарони, где, как во всяком глубокоуважаемом тихом омуте, обязаны водиться реликтовые доисторические черти…»
— …Ей-ей, дамы и господа, так оно у них и случилось страшное в Чароньском яхт-клубе, — Вероника дошла до промежуточного финиша в озерных сказаниях. — После того богатые яхтсмены-ходилы вразброд перебрались на теплые заграничные воды, а малоимущие осели в грязной луже, на столичном водохранилище, именуемом Дожинское море. Чтоб им век моря видать!
Семнадцать-шестнадцать лет назад, к слову, после избрания неизбывного белоросского президента Григория Лыченко, паломничество первомайских ходунков на озеро Чаронь понемногу возобновилось. Там им намного проще шнырять по воде по причине существования аномальной природной зоны на меньшем озерце.
Но какой-либо организации у них с тех пор как не было, так и в помине нет. Постоянных спонсоров найти не могут. Достоимущих господ из их водной среды не вышло, чем может воспользоваться колдунец-хитрованец Валера Шумкович.
Ему все едино: прыгать, плыть, летать над водой или над землей. Человек-амфибия есть жаба — живет, жрет, срет на суше и на море…
Первомайский шест друидов наши водоходящие по-прежнему ставят, но не дубовый, а березовый. Обрубают на молодой березке сучья, оставляя на ней несколько веточек на верхушке. Однакось обрядовых радений и камланий с бубнами вокруг березы поныне не устраивают ни ночью, ни днем.
В конце прошлого века ходунцы и ходуньи пробовали ввести в обычай избирать голого майского короля вкупе и влюбе с майской голой королевой. Тогда их на Малой Чарони кучковалось намного больше, чем теперь. Человек по 500–600 участников и зевак-туристов наезжало с палатками. Нынче же примерно полсотни организмов оккупируют с вечера мотель и к рассвету или уже засветло подкатывают еще каких-нибудь сотни полторы, разбивают туристический лагерь на лесном берегу.
Так вот, в ту пору первомайские ходунцы были гораздо отвязнее по сравнению с тем, какие они сейчас. Веселились водоходящие, как могли. Например, ходили не только по воде, но и по горящим углям.
Мужчины отдельно от женщин в своем кругу избирали голую королеву из числа страстно желающих претенденток. Строгое мужское жюри у них досконально вымеряло стереометрию молочных желез: высоту конуса, длину окружности основания, толщину сосков, диаметр ареол… Очень точно измеряли расстояние между пупком и половыми губами, затем меряли просачный промежуток от ануса до вагины… От промежности до колена вычисляли длину бедер. Результаты интимных исчислений немедля объявлялись и сравнивались под аплодисменты и овации, браво-брависсимо…
Потом женщины и девушки потребовали публичного равноправия и эмансипации, что и обрели, начав избирать голого короля независимо в чисто женском обществе. Надо сказать, бравых кандидатов в голые короли нашлось немало.
Естественно, исключительно женское жюри публично, действуя штангенциркулем и портновским метром, измеряло длину и диаметр полового члена, размер головки, угол возвышения у добровольцев в разных состояниях возбуждения. Скажем, интимно исследовали они оную мужественность в духе заветов безбожного еврейского докторишки Зигги Фрейда, как известно, делавшего из размеров и применения гениталий глобальные выводы о подсознательных мотивах социальной психологии человека разумного. Пошли они, правда, несколько дальше комплексного дедули Фрейда, потому как обязательно взвешивали безменом тяжесть яичек в мошонке у всех претендентов на титул майского короля…
Все бы ничего, но через пару-тройку лет основной конкурс-аттракцион неформального фестиваля «Озерная гладь» испортили геи и лесбиянки. Права сексуальных меньшинств демократичные по природе ходунцы уважили и допустили голубых к избранию голого короля, к измерению его мужества в женском обществе, а розовым позволили заодно с мужчинами выбирать красивую сись-пись у кандидаток в голые королевы. Тут же куда-то запропастилось, сгинуло и схлынуло все очарование и непринужденность конкурса, став обыкновенным похабством…
И назвали-то они свой аттракцион иронично и умно, а вышло так, что майский король, увенчанный весенними цветами, каких и царь Соломон не носил во дни славы своей, оказался просто голым мужиком с большим хуху. А королева — вульгарной голой бабой с большущей пипи…
Год за годом нравы у ходунцов и ходуний по озерным водам становились совсем пуританскими. Сейчас королеву мая избирают, на глаз издаля прикидывая увесистость содержимого ее бикини.
Выставлять на публике нагишом собственные женственность и мужество у них нынче, как правило, не принято. У пляжников строго тряпочки на чреслах, редкие пляжницы сотрясают голыми сиськами, дойками, буферами. И то не во время хождения по водам, а только на бережке…
На рассвете семь «сумеречных ангелов», — невесомо скользящие над землей клочья предутреннего тумана, — в предписанном планом-диспозицией порядке рассредоточились на берегах озера Малая Чаронь в районе протоки, соединяющей его с Большой Чаронью. Оперативная группа теургического воздействия выжидала лишь необходимого момента, когда потребуется ее экстренное вмешательство в прогнозируемое развитие обстановки.
«По мере веры каждого и тягости Ярма Господня воздаяние, искупление и соучастие свыше воспоследуют…»
Рыцарь-инквизитор Филипп безучастно наблюдал, как две дюжины мужчин и женщин, одетых в длинные белые рубахи до лодыжек, трижды молча обошли вокруг майского шеста и торжественно гуськом спустились на уровень озера. Близ гладкого уреза спокойной воды они разбрелись по влажному песку в терпеливом ожидании первых лучей восходящего солнца.
Кое-кто набожно перекрестился, два человека опустились на колени, воздев руки к небу и обратившись на восход. Все ожидали, когда самым краешком солнечного диска озарит лесные вершины, и по воде к ним протянется сверкающая дорожка.
На заре каждый вступал сам по себе на озерное зеркало и перемещался соответственно своим аномальным возможностям.
Одни скользят над самой водой, словно конькобежцы на ледяном катке, помогая движению отмашкой руки и ничуть не возмущая водной глади. Другие осторожно, не сгибая коленей, раскинув крестом руки, переступают по воде, словно бы шествуют поверх туго натянутой ткани; водяная поверхность под ними видимым образом чуть-чуть прогибается, пружинит, а от их ступней по озеру расходятся небольшие круги.
Третьи шлепают довольно небрежно, поднимая брызги, на мелководье в прибрежном лягушатнике. Здесь расположились в основном женщины.
Одна из них весьма популярной на Белой Руси чалой масти кокетничает в тонкой сорочке-пеньюаре чуть выше колен, высвечивая темный растительный треугольник снизу и розовеющие окружности сверху. На легкомысленную кокотку с песчаного откоса неодобрительно посматривает тучная матрона, тоже частично белогривая, в суровой полотняной рубахе до пят, с косой-шиньоном, прихотливо уложенным на темечке в форме кучки какашек.
Отдельная группка ходила, бродила в тихой мутной заводи, как по топкому болоту. И впрямь от их сторожких, опасливых, мнительных шажков озерная вода трясинно колебалась и булькала пузырями с тухлятиной.