— О кого я вижу! Какая встреча! — неподдельно изумился тамплиер-манихеец. — Сам доктор Рой-Бланш и его достославный гладий Регул оказывают мне честь. Примите мое восхищение вашим аноптическим обликом, сьер евангелический доктор…

— Не надо имен и велеречивости, тамплиер.

— Как вам будет угодно, высокочтимый сьер архонт. Даром что…

— Ты все еще не понимаешь, куда ты попал, нечестивец? — прервал его собеседник. Оглянись же, в конце концов, вокруг…

Бронированная фигура тамплиера как вдруг утратила неподвижность статуи. Она конвульсивно вздрогнула, страшно заскрежетав всеми металлическими сочленениями. Клацнуло решетчатое забрало, островерхий шлем покачнулся, свалился с головы еретика, дребезжа покатился по мраморному полу…

— Древнее зло? Твой асилум?

— Он самый. Весь этот храм Божий… Вижу: теперь ты уразумел, понял, нечестивый манихей.

— Отнюдь, архонт. Почему я до сих пор жив? Не исчез где-то в небытии, в междусмертии или посмертии? Отвечай же, проклятый сьер Альберин! — скрипнул зубами тамплиер, представший без шлема тоже глубоким морщинистым стариком с провалившимися глазами и острыми скулами.

— Для моего асилума ты уж лишен харизмы, бастард-архонтик. Не различает он в тебе и разумной души, апостат. Ты для него суть говорящее животное или бездушный скот. Иначе говоря, греховный секуляр, допрежь умерший первой смертью.

Был у тебя одно время бессмертный дух да весь вышел, нежить. Дондеже из пепла твоих пут укоренится древо, дух твой уйдет в унавоженную почву, дабы расточиться бесследно в нечестивой природе земнородной.

Для того ты сюда и призван мною, архонтик. Без асилума, без его ближней поддержки с этим ритуалом мне было не совладать. В неизреченном Промысле Господнем ты, твой князь света и тьмы Люцифер-Ариман осуждены и позорно бессильны, манихеец неразумный!

Так войди же спокойно в мирскую погибель, еретик!

Не ведомо мне, недостойному: быть может, Господь наш Пресвятой и Триединый смилуется над тобой и все же оставит тебе бессмертие души.

Прошу тебя, архонтик-апостат, прими не противясь судьбу свою…

Остолбеневший тамплиер несколько минут хранил молчание. Затем, несомненно понимая, что сопротивление бессмысленно, наклонился, поднял шлем с обломанным плюмажем, нахлобучил его на голову и безропотно позволил себя отвести к месту аутодафе.

Он самостоятельно взошел на поленницу, прислонился к столбу с перекладиной. Тотчас кипарисовые путы нерушимо соединили его с крестом.

При виде чернокнижника, послушного воле инквизитора, толпа ликующе завыла и стихла, как только толстый доминиканский монах развернул пергаментный свиток, принявшись оглашать вердикт инквизиции вместе с толкованием происходящего к всеобщему сведению.

— Да будет известно благочестивому христианскому миру! Сему нечестивому еретику и грешнику, чье имя запрещено упоминать под страхом отлучения от церкви, Святейший трибунал вновь оказывает милосердие, призванное спасти его бессмертную душу, отделив ее от грешной плоти путем очистительного огня…

На сей раз демонские доспехи оказались не в силах споспешествовать ему, дабы избегнуть приговора королевского суда и подвергнуться акту христианской веры по величайшей милости Господней…

Во имя Отца, Сына и Духа Святого! Лета Господня 1314-го…

В конце чтения скороговорка толстяка монаха до предела ускорилась. Он и без того пропускал значительные куски из длинного свитка, краем глаза следя за малейшим шевелением сутаны главного инквизитора, на людях вернувшего себе непроницаемый эктометрический облик. Чутко уловив последнее движение молчаливого орденского иерарха, монах скомкал чтение и распорядился начать аутодафе.

С самого начала пламя быстро разгоревшегося костра объяло всю неподвижную фигуру еретика. Стойко не двигался тамплиер, и когда огонь охватил крест, на который он опирался. Лишь один раз он чуть шелохнулся, едва занялись огнем чудодейственные кипарисовые путы. Вот костер начал понемногу прогорать, пламя опало, и фигура в доспехах постепенно погрузилась до колен в горящие угли.

Вначале стальная броня тамплиера раскалилась до малинового свечения. Потом ее цвет приобрел розовые и побежалые оттенки. Через полминуты или минутой позже весь видимый спектр ушел в ярко-белое излучение, казалось, или же, так оно было в действительности, затмевающее солнечный свет.

Раскаленная добела статуя, излучала столь ярко, что многие в толпе прикрылись руками, а рыцари опустили забрала шлемов. Поэтому первая вспышка пульсирующего света сразу не выжгла им глаза.

— Люцифер!!! — возопили они, когда белая статуя громыхающей поступью двинулась прочь от костра, с каждой пульсацией в окрестную обжигая и обугливая до черноты незащищенную человеческую плоть. Хотя горящая одежда тоже не спасала от страшных ожогов.

Худшая участь, страх и ужас пришлись на долю служителей инквизиции, оказавшихся на пути раскалившегося светового чудовища. Они заживо сгорали в адском огне.

Главный инквизитор по сю пору не вмешивался, безучастным очевидцем наблюдая за происходящим аутодафе. Видимым образом укрылся он вполне надежно и уверенно за крестьянской телегой с винным бочками.

Наверное, ландскнехты, кому приказали убрать повозку, понадеялись на даровщинку разжиться винищем. Смочить пересохшую глотку им отсель едва ли удастся. Они живьем изжарились в кирасах, когда доведенная до белого каления фигура расшвыряла в стороны оцепление и стала надвигаться на крестоносцев в красных плащах.

Отважно и доблестно выставленным вперед рыцарским мечам вряд ли суждено остановить распаленное сверхъестественное явление. Но рыцари не отступали, напряженно застыв в боеготовности к безнадежной схватке.

Понадобилось кардинальное и капитальное вмешательство. Возможно, допустимо, естественное. Оптически и физически впоследствии явно объяснимое рациональными резонами.

Не театральный бог из машины, а сам главный инквизитор, невообразимо напрягаясь, воздел над головой не чудотворный крест с молитвой, но немалую бочку с вином. И, крякнув, рявкнув, пустил ее точно в спину раскаленного чудовища. Резкого охлаждения перегретая стальная броня не выдержала. Она взорвалась, незримой бурей разлетевшись на тысячи крупных и мелких осколков.

Почему-то большая их часть чудом пошла мимо рыцарей и ударила в монахов-доминиканцев, ослепленных ожогами на ступенях базилики. Шквал смертоносной белой стали настиг также многих прочих: обожженных, воющих, катающихся от боли по булыжной мостовой зевак, однажды в полдень собравшихся поглазеть, как Святейшая инквизиция будет сжигать еретика-тамплиера.

Главный инквизитор, держась обеими руками за яблоневое распятие на груди, еще до момента взрыва отпрянул назад в укрытие, за телегу с винными бочками. Чудодейственно стальные осколки его не задели, но бочек они не миновали…

Ручейки вина и крови текли навстречу друг другу, омывая навозные булыжники рыночной площади небольшого средневекового селения…

Должно быть, дело где-то в Лотарингии, — по акценту звукового ряда определил Филипп Ирнеев…

— …Филипп Олегович! — обернулся к учителю Ваня. — Нехорошо, Фил Олегыч, вы меня не слушаете.

— Извини, Иван. Закемарил я чуток, на пассажирском месте сидючи…

— А-а, понимаю… Вы, наверное, всю ночь к экзамену готовились. Вот и у вас наступили каникулы!

Версию ученика учитель определенно не опроверг. Он промолчал, помассировал веки, зевнул и перекрестился тыльной стороной ладони, словно отмахиваясь от минувшего, привидевшегося во сне.

«Понимает он, видите ли… Я-то ни мелкого беса не въехал в такую вот прошедшую визионику…»

Ближе к вечеру арматор Вероника укрупнила и масштабировала понимание видения, случившегося с рыцарем Филиппом по дороге из аэропорта в город:

— Чтоб ты знал! Какой-либо ретрибутивности я здесь не вижу, неофит.

Не боись. Продолжения его не будет. Сюжет завершен. Типичная картина прелиминарной визионики, осеняющей нас в убежищах…