«Подумаешь, бином Ньютона. Тому, кто играет со временем, можно и с пространством позабавиться».

Когда Филипп во второй раз появился в транспортном коридоре, там все так же сиял мягкий свет, но имелась всего-то одна дверь, облицованная ясеневым шпоном.

«Ясное дело, это ко мне домой».

В спальне Филипп сразу же отметил: воздух в помещении посвежел и пахнул солью, йодом, магнолиями, кипарисами… Будто бы окно всю ночь оставалось распахнуто куда-нибудь с видом на Адриатическое море, но ни в коем случае не глядело на тесный городской дворик, уставленный машинами, мусорными баками и бытовками строителей, капитально ремонтирующих дом напротив.

«Плохо, когда в асилуме нет окон. Было бы любопытно взглянуть, куда он сам-то смотрит».

Убежище не пожелало вникнуть или не так поняло пожелание Филиппа. Возвратившись в гостиную, он обнаружил на столе солнечные очки с поляризационными линзами рядом с пачкой патронов. Никакими сверхрациональными свойствами очки вроде бы не отличались.

«Линзы как линзы, хотя оправа симпатичная. Пускай Ника глянет, может, чего из них путное углядит».

Но вот к патронам для пистолета Филипп не остался равнодушен. Этаких он нигде и никогда прежде не видел. Гильзы и пули из черного, похоже, вороненого металла. На закруглении каждой пули — смертоносный крестообразный надрез, зеркально поблескивающий.

«Верняк, патрончики — моща несусветная…»

В ту ночь с понедельника на вторник Филипп на несколько минут прикорнул в удобном, облегающем тело словно спортивный костюм, кресле в гостиной «Убежища для разумных». Всколыхнулся, проснулся… и ничегошеньки визионерского не вспомнил.

То ли асилум не сподобился угостить своего рыцаря видением. То ли по неизвестной причине начисто стер его из памяти ментального симбионта вкупе с 6 часами линейного пространства-времени заурядной действительности, существующий где-то за этими стенами, ларами и пенатами…

Филипп вышел из-под арки с колоннами и не торопясь побрел по утренним улицам домой, в квартирную обыденность. Он мог бы воспользоваться переходом, однако же почему-то был уверен: сегодня асилум вполне способен вернуть его во вчерашний или даже позавчерашний день.

«С него станется… От балды или от приподнятого настроения!»

Какого-либо настойчивого позыва дважды пересекать поток времени рыцарь-неофит не ощущал. Ему захотелось обратного, увы, ныне невозможного — пару дней побыть обычным человеком, отделив себя от сверхрациональности.

Тем не менее, он уже реально существовал вне мира сего. То, что никогда не бывает, рационально не случается с другими, для него превратилось в насущную реальность. Положим, мирских озабоченностей ему хватало свыше крыши, жил-то он уже не снаружи в людской суетности, но внутри аноптического сокровенного состояния души и тела.

Сверху он мог быть облачен в любую маскировку. В то время как его истинный облик положительно доступен лишь немногим и только тем, кто понимает, кем он был и кем сверхрационально пребудет на самом деле.

«Ну и дела! Ладненько, друзья мои, пережили духовный голод, да суждено нам выдержать благодатное изобилие.

Пора тебе домой, Фил Ирнеев. Делов-то невпроворот. Скоро мои шикарные мебеля как начнут возить и собирать…»

— …Апостол Петр! Доброго тебе утречка. Хотелось бы верить: ты не отрекся от желания мне помогать. Петухи-то трижды прокукарекали?

— Скажешь тоже! Хэллоу, Фил. Мы к тебе даже с неглаженными шнурками выдвигаемся всем достоименным библейским обществом. Полагаю, нас ждет вкусный и питательный завтрак на четверых, я не ошибаюсь?

— Спрашивает он, понимаешь. Сначала работников надо кормить и только потом работу требовать…

С первоначальным обустройством квартиры Филипп с друзьями разделались на ура. В двух комнатах уже не шаром покати, но стало комфортно и вкусно жить. То, что и требуется.

— Возрадуйся и живи, апостол Фил. Ты у нас знаешь, как так всего достичь своим умом, дарованиями, с подходящей помощью и открытыми тебе благоприятными возможностями в сокровенном Промысле Божьем. Многая лета нашему Филиппу Благочестному!

Тост апостола Андрея ни у кого возражений не вызвал. Никто также ничего не имел против того, что традиционная тайная дружеская вечеря в ближайший четверг перемещается по другому адресу.

— С новой хатой тебя, Филька, поздравим по полной программе. Не извольте сомневаться, сударь, ваш трансформер с монограммой вручим в готовом к употреблению виде…

На новоселье друзья покумекали, поднатужившись, скинулись и преподнесли Филиппу настенный телевизор для кухни. В кухонный интерьер 19-дюймовая жидкокристаллическая панель вписалась что надо. Ибо авторитетно сказал апостол Петр: «Подарок должен быть обязательно геморройным для того, кого им одарили».

Не сарказма ради, но от души, по нужному поводу и естественному случаю с должной велеречивостью Петр произнес спич:

— Брехливое телевидение для лохов Филька у нас сверхъестественно ненавидит, от жлобских политических новостей бежит, подобно черту от ладана. Поэтому однажды на кухне от нечего делать нарвавшись на что-нибудь информационно-охмурительное, наш Ирнеев охренеет, обязательно переключится на какой-нибудь дебильный рекламный ролик и непременно хорошим добрым словом помянет тех, кто ему этакое бесчинство подсуропил…

Надо сказать, органическое отвращение Филипп испытывал не только к мирской политике, но и к рекламе кетчупов да майонезов. По его компетентному мнению кулинара и гастронома, она наносит гораздо больший вред общественному здоровью, нежели рекламирование спиртных напитков и сигарет. Хотя бы потому, что последнее повсеместно запрещено, в то же время отравиться широко распространенными политическими взглядами и поддельными майонезами проще пресловутой пареной репы, нынче едва ли кем употребляемой в пищу. Разве что она идет на корм скоту?

Ни репой, тем паче политикой или отвратительным белоросским майонезом сопливой консистенции Филипп Ирнеев гостей не потчует. Соусы он и ранее старался делать сам, памятуя: своя рука — владыка. Тем более на сегодня, когда он исключительно и безраздельно владеет кухней, инструментом и сырьем по собственному выбору, велению, желанию и хотению, наш гостеприимец кулинарными изысками постарался ублаготворить всех приглашенных на новоселье.

«Эх, накормлю!»

В технологическом и эргономичном благорасположении его ревностные гастрономические труды увенчались полнейшим успехом и восхищенными комплиментами. Его исключительные салаты, расстегаи, изысканные котлеты по-киевски никого не оставили гастрономически равнодушным и произвели изрядно незабываемые вкусовые впечатления. Чего уж тут поминать о трехъярусном бисквитном торте, заблаговременно приготовленном и пропитанном коньяком?

Это лишь чье-нибудь безмозглое брюхо вчерашнего добра не помнит. Тогда как о прекрасной трапезе истые разумные ценители-гурманы вовсе не способны как-нибудь запамятовать за давностью лет.

«Вон Пал Семеныч бережно хранит в памяти не политические анекдоты, а застолья дней минувших. Кто там чего сказал, какую ни на есть дурацкую историческую дату он может сразу и не вспомнит. Зато сколько и чего он едал, как трапезничал, чем его угощали в XVIII, там в XIX веке всякий раз за обедом с кайфом припоминает.

Выдающееся достопамятное застолье приличным уважающим друг друга людям позабыть не дано».

— …Ну спасибо, уважил ты, Фил, библейское общество. Сильно вышло. Не во вред, но во здравие и благоволение пищеварительное, — после разнообразного десерта высказал гостеприимному амфитриону общее мнение Петр Гаротник, пока Настя разносила кому чай, кому кофе.

Меж тем ямайский ром, арманьяк и фруктовые ликеры каждый гость вольно добавлял по вкусу. Закуривали и наслаждались послевкусием неторопливо. Этакую довольно изобильную, приятно обременительную трапезу требовалось усвоить вдумчиво, душевно и телесно, рассудительно…

Первой рассуждать взялась Софочка Жинович. От всякой вкуснятины она пробовала понемногу, больше налегала на сухое вино. Потому как фигуру берегла, за талией следила, в тренажерном зале себя изнуряла. Хотя плотно покушать обожала.