Полистал он и филигранно отпечатанные на пергаменте страницы античной инкунабулы, где в правой колонке напечатан текст Апокалипсиса Творения, а слева, параллельно ему — Евангелие Бога пресуществленного.

— Потому-то ее и нарекли двукнижием-продиптихом, — чутко прокомментировала ему виртуальное изображение учебная программа голосом прецептора Павла.

«Проще надо было быть, милостивые государи-харизматики и государыни-харизматички. Тогда б люди к вам потянулись в поисках света во тьме и черной ночной тьмы в белом дневном свете.

Или же вам следовало обойтись без перекрестных ссылок и переплетения смыслов на любой страничке. Вон как в первой «Дихобиблии», где сперва шел текст «Творения», а с конца, переворачиваем, глядишь, вот вам «Евангелие»…

Не знаю, может, им стоило в отдельных изданиях отпечатать оба текста со ссылками-параллелями на полях, как в синоптических евангелиях… Из рака ноги, типично перемудрили, переборщили», — размышлял Филипп, завязывая перед зеркалом галстук.

Выглядеть аноптическому рыцарю Филиппу, как это ни парадоксально, нынче требуется не «из рака ноги, но на миллион долларов, не меньше». Ведь помимо воскресной службы сегодня ему предстоит явиться на традиционном обеде дружной семьи Ирнеевых, единодушно отдававших должное уважение пище телесной и питательной, по-домашнему причащаясь вином и хлебом насущным.

То, что не хлебом единым жив человек, ближних родственников Филиппа ни на гран не смущало. И так пойдет, и то хлеб. Оно вам типично по-белоросски, когда едено сыто-пьяно, и войны нет…

Наш герой евангелически прощал ближним обыденную и заурядную бездуховность. Потому как домашние человека суть враги его, коим непременно следует подставлять левую щеку, когда им взбредет в дурную башку съездить вам по правому уху.

Уши-то за воскресным обедом никак не заткнешь, почтительно выслушивая дурацкие сентенции и родительские нравоучения. «В уродской семье, сам уродом делаешься…»

Отца и мать Филипп почитал, уважал и потому за обедом душеспасительных бесед в пику им не вел. Вполне достаточно, коль скоро он не забывает помолиться об их заблудших в материализме душах и благочестиво просит Бога ниспослать им то, чего они сами себе желают.

Нисколько наш герой не возражал, если бы отец Олег Игоревич пробил через пень-колоду, вкривь и вкось по академическим инстанциям докторскую диссертацию. Впрямь, на то нужна Господня воля, дабы учитель средней школы по прозванию Проглот-Полиглот, короче, Проп стал бы доктором педагогических наук.

Филипп также ничего не имеет против того, чтобы матери Амелии Иосифовне удалось подсидеть директора гимназии и Божьим попущением сесть в руководящее кресло на страх и ужас гимназистам, гимназисткам, а также педагогическому коллективу.

Кто она такая Химица-Вырви-глаз, он знал не понаслышке. Сам одиннадцать лет прожил и отучился в роли «Химициного сынка». По правде сказать, так его называли заглазно и шепотом. С пятого класса Фила-каратиста как-нибудь обзывать оказалось небезопасно.

Зато сестрица, всем естественным наукам предпочитающая учить детей химии, так, наверное, и останется на всю жизнь Ленкой-Химозой. Правда, в последнее время Химозу даже за глаза злоязычные гимназисты принялись звать по отчеству. Совсем не уважительно, но акцентировано с дефисом «Але-говна». На свою беду она стала представляться детям не Еленой Олеговной, а по-белоросски Аленой, без «ё».

— Вот ей имя-отчество наши детки с малого подсократили, — как-то за обедом каустически пошутила мать семейства, она же замдиректора гимназии с длинным индейским прозвищем Химица-Вырви-глаз.

Видать, не зря она с давних пор заслужила его за ядовитые разносы, плюс едкие издевательские разборки с нарушителями учебной, трудовой дисциплины и административно-педагогических порядков. Втихую с легкой руки директора, видимо, проклинавшего свою тяжелую участь, Амелия Иосифовна так же заслужено носила кличку Зверь-баба.

Также Амелия Иосифовна, она же мама-теща и непререкаемый глава семьи надежно, как на колбу с небезопасным химпрепаратом, приклеила на зятя кличку-ярлык Яша Психун. Он-то и числился в семействе Ирнеевых главным клоуном, а не Филька-богомолец, чуть что темневший глазами, словно грозовая туча, какая вот-вот должна разразиться громами и молниями или же чем-нибудь похуже…

Однажды на кухне сестра Химоза и зять Психун весьма неосторожно взялись подтрунивать над религиозными верованиями шурина-первокурсника, худ-бедно не отвечающими их материалистическому мировоззрению. Пострадали оба молодожена, как они потом суеверно говорили: «от дурного Филькиного глаза».

На самом деле не на шутку разозленный Филипп совсем не смотрел на посудину с куриным бульоном, только что снятую с огня. Обжигающий, с пылу с жару бульончик сам по себе опрокинулся на Ленкины окорока. Да и кастрюльку Ленка, нечеловечески заорав, сама задом и вульвой отфуболила молодому супругу прямиком на мужественное генитальное место.

Ошпаренный уязвимо Яша Психун заорал куда громче молодой супруги и принялся зажигательно скакать по тесной кухне, выбрасывая коленца наподобие девок-плясуний во французском канкане. Не отставала от него по части танцевального мастерства и Ленка-Химоза, горячо отплясывая вприсядку то ли украинский гопак, то ли русскую камаринскую.

Давясь хохотом, шурин Филипп первым долгом свалил на пол горячую женщину — родная кровь все-таки — содрал с нею мокрую жирную юбку вместе с трусами и оттащил в ванную под холодный душ. Велев вопившей сестре сидеть тихо и держать в воде «бланшированную, из рака ноги, задницу», он по-христиански поспешил на помощь зятю.

К тому времени Яша Психун зажигать на кухне уже не мог, он понуро сидел на корточках, негромко икал и мелко-мелко дрожал вымокшим передом. Избавив зятя от брюк и исподнего, продолжавших его таки припекать, подобно плащу Геракла, отравленного ядом лернейской гидры, Филипп и этого родственника доставил по назначению в ванную.

Там Яша уселся в холодную воду напротив голозадой супружницы, и они визави оба принялись усердно изучать, насколько пострадали Яшины обваренные причиндалы. Сообща молодожены решили: скорую медицину вызывать не надо, так обойдется.

Действительно, обошлось… Ночью или под утро супружеское ложе громко скрипело, а Ленка могла заорать, воззвать, будто бы Яша ей опрокинул в постель очень ранний завтрак с обжигающе горячим куриным бульоном.

«От Яши Психуна всего можно ожидать, потому что зятек — придурок по жизни и натуропат», — полагал шурин Филипп. И он не был одинок в нелестном мнение о муже сестры. Придурковатость и небезопасность зятя он и его родители усматривали по многим жизненным параметрам.

Вот, к примеру, тесть Олег Ирнеев без смеха не мог поминать о том, как его зятюшка подвизается лаборантом на всамделишней кафедре психоистории Белоросского государственного университета. Научно-фантастическую сагу американского профессора Айзека Азимова о ненормальных, поверивших в миф о всеведущей психоистории, Олег Игоревич некогда прочитал и едва ли мог предполагать, что когда-нибудь найдутся юмористы-чиновники от высшего образования, сумеющие бульварную беллетристику сделать университетской наукой.

— Это у них такой академический юмор, — потешался тесть и вспоминал о существовании при этом самом БГУ забавного факультета социальных технологий, где готовят работников собесов, насчитывающих пенсии и распределяющих костыли среди инвалидов.

— Вряд ли что-то такое имел в виду философ и публицист Карл Поппер, пустивший в оборот данное научное понятие, дорогие мои. В гробу, должно быть, америкашка-старикашка переворачивается. Почему бы тогда и психоисторию не поизучать?

А давайте, дамы и господа чиновные, откроем в БГУ кафедру дианетики имени Рона Хоббарда…

Тестя смешило и то, что психоисторической кличкой зятя наделила, приложила теща Амалия Ирнеева, уязвленная тем, как же долго в лучшем и главном вузе страны содержат шайку шарлатанов и лжеученых, втирающих очки руководству, будто они могут предсказывать и объяснять политические события. И при этом: «вы только подумайте, — какие же они недоумки! — пренебрегают единственно верным маркисистско-ленинским учением об историческом и диалектическом материализме».