На эскалаторе в метро они так же упорно глазеют, не сходя с места, на приходящий поезд. Вслед же бегут, мчатся очертя голову, чтобы успеть протолкнуться в последнюю дверь последнего вагона.

Увы, чаще всего их поезд уходит раньше.

Филипп Ирнеев на свой поезд никогда не опаздывал и проходил на середину перрона, где народу поменьше. Кабы на ноги наступали пореже, не очень учащенно локтями пихали, не задевали грязными сумками и вонючим тряпьем, не ведающим о стирке и химчистке.

Ему вовсе не была по вкусу сия коммуния и гуманерия.

К месту и ко времени отметим: в метрополитене, как и на любом другом виде коммунального транспорта, Филипп Ирнеев мог путешествовать совершенно бесплатно. Ему ничего не стоило показать кондуктору или контролеру вместо проездного документа подходящую по размеру бумажку. Но еще в бытность глупым первокурсником после двух-трех экспериментов он перестал заниматься тому подобным мелким мошенничеством.

Филипп подозревал, что и в магазине легко сможет расплатиться резаной бумагой. Или получить сдачу крупными купюрами. Однако проверять это ему как-то не хотелось.

«Лгать и красть — оно едино. Ежели без этого можно обойтись».

Намного этичнее и эстетичнее взамен вранья и жульничества промолчать, на чужое не зариться и поменьше участвовать в том, что сам считаешь ложью. Будь то дела всенародные и общественные или узко бюрократические государственные, не всегда можно разобрать, какая между ними подлая и преступная разница.

Лучше жить в самом себе и для себя. Прочее самобытно приложится. И совесть спокойна, если по жизни не грешишь раболепием перед обществом или государством.

Такой жизненной позиции придерживался Филипп Ирнеев и событийно ей не изменял. Старался ни с кем не ссориться и не конфликтовать попусту и понапрасну.

Сегодня надо бы навестить родительский дом, забрать кое-какое чистое барахлишко, отдать грязное, взять у отца пару книг и дидактические материалы. Но с этим успеется, если желательно избежать занудных материнских и отеческих нравоучений на тему, как мало он уделяет внимания учебе, общественной активности. И что он себе думает о будущем распределении.

Также не хотелось бы смотреть на рожи сестрицы и зятя, опасающихся за собственное жилищное пространство. Они тщательно исподтишка готовят квартирный размен, куплю-продажу и дележку, где вознамерились оставить его с носом и без определенного места жительства.

Бог им судья, если Филипп Олегович Ирнеев не собирается жить-проживать в этой Республике Белороссь. Учителя начальных классов везде нужны, в дефиците они в цивилизованных странах.

«Распределение, говорите? Диплом? К чему вашему Фильке эта филькина грамота, ежели ни в Евросоюзе, ни в Штатах с ней на работу не возьмут?»

Диплом о высшем образовании должен быть настоящим, свободно конвертируемым в любой стране мира, а не самопальным свидетельством диких туземцев о нескольких годах, бездарно потраченных на изучение малонаучного бреда. Неотложно и непреложно учиться следует не тому, а совсем другому и по той же пятибалльной системе, как в Европе и в Америке.

«Надо же, вона, где дикари! Придумали в вузах десятибалльную шкалу оценки знаний. Ну нетушки, десять сбоку, ваших нет».

Не откладывая дела в бюрократический ящик, кое-какие варианты продолжения учебы заграницей Филипп присмотрел. Гранты вполне обеспечены в благотворительной реальности. Тогда как политическое убежище, вид на жительство за кордоном не дают только тем белороссам, кто его не просит.

Никого не спросясь, Филипп мог бы никуда отсюда не уезжать. Без абзацев босс уже обещал ему именное распределение в Дожинске и официальное требование на учителя младших классов от одной из полугосударственных гимназий. Ванькин отец основательно рассчитал, зачем до 13–14 лет его сыну будет нужен хороший гувернер.

Тот еще абзац, когда влиятельная Манькина мамочка, мечтающая пристроить за него свою беспутную дочку, (надо полагать, первым замужеством) ему расчетливо гарантирует должность учителя в столице, а счастливым молодоженам — двухкомнатную муниципальную квартиру. В субъектности носителя неповрежденного генофонда и элитного производителя его кандидатура их обеих целиком и полностью устраивает.

Совсем абзац, если Филипп Ирнеев может заменить службой в армии пятилетнюю обязательную отработку за четыре бесплатных года учебы в государевом президентском педвузе.

В армии, дело ясное, он бы не пропал и не затерялся в зеленой массе камуфляжной расцветки. Играть в войну, получая за это денежное и вещевое содержание, Филипп полагал возможным, но нежелательным вариантом. Государственная служба и перспектива в целом или частично превратиться в казенное имущество его прельстить, улестить и обольстить никак не могли…

В городском транспорте Фил Ирнеев чаще всего мыслит по-государственному и по-деловому. Без обычной своей аполитичности и миролюбия. Видимо, общественная обстановка сказывается.

Однако, принимая душ на сон грядущий, он думать позабыл о будущих пертурбациях и перипетиях дальнейшего жизненного обустройства в обществе или в государстве. Зачем беспокоиться о завтрашних хлопотах, если сегодня и сейчас покудова хорошо?

«И так ясно: завтра хуже, чем вчера, а послезавтра навряд ли станет намного лучше, чем сегодня. Немного по-другому, но обязательно к худшему. К финальному распаду и неизбежной энтропии идет наша Вселенная, дамы и господа философствующие. В нужные времена и сроки конец света непременно наступит».

Абстрактный конечный пессимизм зачастую добавлял Филиппу хоть чуточку конкретного оптимизма. К нему вернулось прежнее благодушие, словно бы он не расставался с друзьями на вечеринке у Петра с Марком.

В продолжение доброго вечера они вдвоем с достославной поварихой и кулинаркой Татьяной выпили на кухне по рюмочке ее вишневой наливки. И разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу самых радужных золотых и серебряных сновидений.

Заснуть после правильной релаксации и увидеть какой-нибудь приятный сон, к примеру, сегодняшнюю фею в бирюзовом платьице, в бикини или вовсе без всего, Филиппу удавалось почти всегда. Тут принципиально важно — полнозначно отрешиться от завтрашних забот.

В принципе обстановка благоприятствует. Семестр вот-вот закончится. Пошли зачеты и защита курсовых. На носу долгожданная сессия, а это есть истинный праздник для студента, знающего что почем в его вузе, как и кому сдавать экзамены.

«Президентскому козлу идеолуху надо заплатить за пропуски его великоотечественных занятий и зачет. Сумма известна. Я не оппозиционер, с ним не задирался, возьмет в свояка, патриотически.

Кстати, о тетке по этике и эстетике, хватит ей, фефеле, цветочков. Икебану она оценит эстетически. С прочими предметами разделаемся методом научного тыка и бездной эрудиции».

Сессии Филипп находил наилучшей порой студенческой жизни. Тьма свободного времени в светлое время суток и чудная возможность без помех заняться повторением пройденного. То есть фундаментально углубленным изучением учебных дисциплин.

В учебниках и пособиях, комплектом в начале осеннего семестра распределяемых в университетской библиотеке, Филипп в основном изучал списки литературы, которой пользовались их малограмотные авторы — доморощенные ассистенты и доценты, наделенные кандидатскими и квазидокторскими степенями белоросского сомнительного розлива. А уж затем из перечислений и ссылок выбирал глобальные труды зарубежных корифеев, решительно забывая о недоинтеллектуальных потугах локальных эпигонов.

Заодно он также читал кое-кого из тех, на кого докторально и кафедрально ссылаются иностранные научные светила. Изучение мировых авторитетных первоисточников — оно на пользу.

Так поступать ему рекомендовал Олег Ирнеев-старший. Ему и книги в руки. Как ни возьми, его отец — кандидат филологических наук и без пяти минут доктор.

«Когда б с защитой батянька опять не обломался».

Кроме того, учиться, брать наивысшие баллы, набирать и втирать очки Филиппу как нельзя лучше помогала нынешняя безграмотная мода на педологию и тестирование. Примитивные тесты, какими пытаются заменить устные экзамены скудоумные деятели среднего и высшего белоросского образования, Филиппа ни на йоту не смущали. Менее всего, детская игра в угадайку.