Или же истолковал их на благо тем, кого он считал душевно близкими и по-родственному духовно приближенными к нему от мира и века сего.

Потому-то рыцарь Филипп однажды все обдумал, усердно помолясь Пресвятой Троице, допустимо аноптически, в Гефсиманском саду. Точнее, там, где во время оно предположительно или на самом деле находилась Масличная гора.

Тогда, — не суть важно, критично и категорично, в какое время это произошло, — он окончательно решил посвятить себя принципиально Восточно-Европейской конгрегации. А также продолжать несомненным образом действий исполнять мирские обязанности по месту нынешнего происхождения и кровного родства.

Ищите и обрящете. Да будет так и свершится истинно!..

Филипп не сомневался: во время сиесты Ваню он отыщет в тенистой виноградной беседке у персиковых деревьев. «Утром наш мелкий хорошо выспался до подъема и упора. Сейчас, должно быть, читает себе в тени…»

С полувзгляда на экран учитель похвалил воспитанника:

— Молодца, Иван ты наш Разумник! Гляди-ка, до «Детей Дюны» нынче добрался.

Годится сие чтение, годится, ежели тут у нас взрослый дядя-писатель подобающе и креативно не делает из детских лет мелких идиотиков…

Подобно любимому воспитателю, вдумчивый Ваня полагал: взрослым и большим педагогический авторитет необходимо заслужить у маленьких мыслящих людей. Они оба без лишних слов соглашались с тем, что авторитетность вовсе не присваивается, будто чиновная медаль за выслугу лет к юбилейным возрастным датам.

— Чаще, чем нам бы того хотелось, — издалека начал развивать свою мысль учитель, — какой-нибудь писака-кавычник сам дурак, персонажи у него дебилы, да из читателей он так и норовит придурков сделать…

Похвала и аргументированная критика обязывают. Поэтому понятливый Ваня дал программную команду на отключение хай-тек машинки для чтения. «Почему бы не послушать Фил Олегыча, если технологически без занудства?»

— Бывает, дурак пишет, как он слышит. К примеру, нонче у нас в Техасщине на дворе стоит вёдро, сухая летняя погода. Значит, у глупца, пользующегося материальными аналогиями бытия, выходит, дождь льет как из ведра.

Либо возьмем другое старинное русское слово «тороватый», то бишь щедрый, покупающий, не торгуясь. Прорва полудурков, не умеющих пользоваться словарями, непременно соотнесут его с тарой-емкостью как материалом для упаковки.

Тем и хорош английский язык, что идеально отделяет написанное от произносимого. Потому лучше один раз увидеть за 5, 10, 20 секунд страничку текста, чем ждать, пока какой-нибудь тугоухий и косноязычный болван тебе ее будет произносить вслух битых пять минут.

Любой правильный язык, Иван, должен быть беспредметен, чтобы работала чистая мысль, не загрязненная соприкосновением с вещами-субстанциями материального мира. Так письменная зафиксированная речь намного более информативна и технологична по сравнению с устными рассуждениями краснобаев. Глянешь по писаному, напечатанному, и сразу их красноречивая дурь тебе ясна бывает…

Учитель задумался, чем и воспользовался его ехидный ученик, невинно спросивший:

— Фил Олегыч, а почему бы вам самому книжку не написать?

Иронию воспитатель уловил, понял, что заехал совсем не туда, сказал не то, чего хотел, и потому удрученно развел руками:

— Мозгов и у. е., умственных единиц мериканьских, не хватат мне, Иван…

Чему-чему, а вот такому самокритичному заявлению наставника его воспитанник не смог поверить:

— Нехорошо смеяться над маленькими, Фил Олегыч!

— А ты что, брат ты мой, думаешь, я большой и умный? Побольше и поумнее меня иные люди найдутся.

Каюсь, банальности и трюизмы с важным видом изрекаю. Занудой становлюсь. Наверное, старею…

Я вот что хотел тебе сказать и заодно спросить: теперь ты понял, вьюнош, разницу между чистой мыслью и переводом, когда тебе не надо за каждым словом в карман, в словарь лезть?

— Ну вы скажете, Фил Олегыч! Мы ведь и раньше друг друга на английском понимали. И здесь, на ранчо у грэнди Бармица, мне понятно, о чем мне говорят по-английски и по-испански. Я им в ответ их же словами. Причем тут перевод?

— Ну ты, Иван, у нас исполин филологической мысли. Не обижайся, я серьезно говорю.

Со мной в детстве точно так же было. Как меня спрашивали, так я и отвечал. Хотя не верил, если мне говорили, будто на клетке слона написано «буйвол».

Ни людям, ни буквам доверять нельзя. Но только смыслу и духу высказанного. Тому, что скрыто, или подразумевается.

Еще лучше разумно верить в неизреченное, идеальное… В то, чего ни в глупой сказке сказать, ни умным пером-стилусом описать и на клавиатуре не набрать…

От дальнейших высокопарных рассуждений Филиппа отвлек и спас мобильник. Пришедшее сообщение не позволило ему воспарить духом к философским вершинам и позорно свалиться оттуда. Потому что его воспитанник явно затосковал и мечтал: вот бы ему поскорее избавиться от занудствующего воспитателя.

— Ладненько, Вань, потом как-нибудь договорим. Вижу: хочешь к «Дюне» вернуться. Ноу проблемс. Валяй.

Мне письмо на малую родину давненько пора сочинить, срочно и урочно, длинное-длинное.

— Насте?

— Кому же еще?

Филипп не так-то уж очень цинично обманул маленького Ваню. Стыд-позор, но Насте он примерно как с неделю не писал. В то же время эсэмэска пришла к нему от Вероники. Притом с кодом орденского приоритета.

К трейлеру Сан Саныча он прискакал во весь опор, выжав из Карамаза недурной карьер. Пришлось мерина вываживать на берегу озера, давая ему остыть.

— Ты, глупое животное, откуда те соображать, что мне нужно? Небось эмпатия срабатывает, да? Скотина, своим галопом всю седалище отбил. Иноходец, из рака ноги…

Смысл речей Филиппа для Карамаза оставался темным. Но ласковые интонации коняшке были, несомненно, по нраву. Тем более кусок хлеба, посыпанный солью…

Да и в осмысленности своенравных людских поступков можно засомневаться.

— Привет, братец! Тебе чего, Фил, соли на хвост насыпали? Примчался, будто угорелый на пожар.

— Ты же вызвала по орденскому коду!

— Так это я от полноты чувств шаблон отправила. Лень было новый текст набирать, шифровать… Думала, сообразишь: после обеда сообщу тебе радостную весть.

На арматоров и возмутительно пустоголовых девиц не обижаются. Бешеная скачка по жаре, галопом не в счет. Поэтому Филипп недовольно хмыкнул и тактично промолчал.

— Сейчас ты мне все простишь, милый. Отныне ты имеешь невиданную вовеки вещь. Гордись своим арматором и моим бесподобным предвосхищением…

Филипп не мог поверить собственным глазам. Прежде мутный грязный сапфир, подвергнутый Вероникой вторичной теургической огранке, будучи помещенным в рукоять Регула, опять обрел удивительную небесно-голубую прозрачность. Сверх того, внутри драгоценного камня заиграла множеством сверкающих лучей ультрамариновая игольчатая звездочка.

— Сапфир небесного ясновидения нечасто удается получить в комбинации с клинком, рыцарь Филипп, — прокомментировала свершившееся диво арматор Вероника. — Ваш меч Регул, сударь мой, произвольно видоизменил апотропей, трансформировав его в мультипликатор оружейной прекогниции. Кто как, а я бы не рискнула выступить против такого вот клинка с каким-либо сорок раз сверхрациональным холодным оружием в руках…

Ей же ей, Фил! Я ж тебе говорила: рыцарь-адепт Рандольфо круто работал с артефактами. Ума не приложу, какими еще синтагмами и парадигмами старик Альберини мог зарядить этот меч.

В моем предзнании я твой Регул вообще не локализую. Думается, только уровень адепта позволяет его хоть как-то обозначить во времени-пространстве.

Меч парирует и наносит удары из будущего. Каков у него конкретный временной лаг, откуда и куда он смещается, доступно одному вам рыцарь-неофит Филипп…

Инквизитор Филипп осторожно взял меч из рук арматора. Он стремился понять, каким же тонким изысканным инструментом с течением веков и тысячелетий стал этот тяжелый древнеримский гладий, ныне подобный невидимому невооруженным глазом скальпелю, чье предназначение — микрохирургические операции.