— …Рекомендовался я ему негоциантом, возвращающимся из Персии. Поговорили мы в рассеянии дорожном так-сяк на фарси. Научил я его кое-каким словесам малоприличным на персидском наречии. На том мы с Алексан Сергеичем и расстались…

Ах да, мой друг! Вы несомненно ожидаете от меня исполнения вам заповеданного. Что ж, извольте. Я готов поделиться с вами частью моего дара распознавания языков. Прошу…

Филипп от такого предложения едва с кресла не упал, от неожиданности липкий ликер на стеклянную столешницу неопрятно расплескал.

— Пал Семеныч! А как же будем с реанимацией?

— О нет, рыцарь Филипп! Прошу не беспокоиться. Ничего кардиологического нам не понадобится. Доволе нам обычнейшей хиротонии, то бишь рукоположения секунду-другую. Ваш модус оператум позволяет нам организовать сие действо…

«М-да… судари мои… Хорошо быть супер-пупер зелотом-ноогностиком.

И-и… мне бы так научиться. Легко и непринужденно…, единым духом и во многая языцев…»

Духовный дар распознавания языцев, с легкостью необычайной преподанный прецептором Павлом рыцарю Филиппу, имел одну примечательную органическую особенность. Стоило его обладателю осознанно дивинативно переключиться на мышление на каком-нибудь иностранном языке, как он тотчас начинал походить, коммуникативно и экстралингвистически, по манере общения, привычке держаться на людях на исконного вернакулярного носителя этого наречия. Не говоря уж о самоорганизации акцента, типичного образовательного лексикона, соответствующего набора возрастной жаргонной и диалектной лексики.

Первым это соответствие (или же несоответствие, как посмотреть) заметил вдумчивый и наблюдательный Ваня Рульников в ирландском аэропорту Шеннон во время пересадки на рейс «Пан-Америкэн» до Хьюстона.

— Фил Олегыч, знаете что? — он на пару секунд задумался и перешел на английский. — Вы совсем как американец. Как будто к себе на родину из-за границы возвращаетесь.

Филипп тут же нашелся с ответом по-русски:

— Подумаешь, брат ты мой! Скажешь тоже… Мы ведь с тобой выросли на американских фильмах и книгах с самого детства. Не скажу, будто домой едем, но уж точно в места знакомые и понятные. Тебе и мне…

Обещаю: через неделю-другую мы с тобой оба по-техасски начнем гнусавить. Зря, что ли, я тебя без малого два года аглицкому тренирую, дрессирую, америкэн бой?

— Йес, сэр, — откликнулся Ваня. В игровую ситуацию, предложенную учителем, его ученик с радостью включился. Дальше он сам, между прочим, многим напомнил и Тома Сойера и того американского мальчишку, одного оставленного дома на Рождество.

Впрочем, маленькие белые дети европейской расы у родителей из среднего класса мало чем отличаются друг от друга. Социализированные национальные различия между ними наступают в более взрослом возрасте и далее, когда от них этого требует политическая среда общения. Особенно, во всяких русофобиях или антиамериканизмах разного толка…

Арабского хмыря в дорогом лондонском костюме, бестолково ерзавшего в кресле у прохода, Филипп приметил сразу же, едва тот украдкой зыркнул, метнул ненавидящий взгляд на Ваньку. В этот момент Филиппов воспитанник радостно и громко, почти по-американски рассказывал, как им обещано, что в Техасе они будут учиться стрелять, точно ковбои, верхом на лошадях…

Ни Ваня Рульников, ни кто-либо другой из пассажиров, размещенных во втором салоне бизнес-класса, благополучно, в счастливом неведении не отметили, как к делу приступили рыцарь Филипп и его сигнум. Неизбежно, неумолимо и аноптически. По-русски и в православии.

«Благо, инквизитор искренне ваш, дамы и господа путешествующие. Покамест не страждущие и террористом соборне не плененные. Паки и паки я потом сам-один за вас помолюсь литургически в тиши и во благовремении».

Никто из пассажиров аэробуса, летевших в салоне первого класса сразу за пилотской кабиной, не обратил внимание на то, как один молодой человек через полчаса после взлета прогулялся к ним. Осмотрелся тут и там. Заглянул в служебные помещения, в туалеты и с облегчением вернулся в кресло.

«Ага! Рицин в кармане у шахида-ублюдка я, слава Тебе, Господи, нейтрализовал. Отравы наверняка хватило бы на всех в «Боинге».

Допустим, Ваньку и Гореваныча я бы прикрыл сигнумом. Но пилотов вряд ли. А кто поведет самолет и главное, посадит его в Хьюстоне? Никак ас Пушкин, Алексан Сергеич без сокращения? Нашему спецу на все руки Гореванычу поручим?

Нетушки! Решительно не нужен нам эдакий бубновый туз в рукаве, пертурбации и турбулентности.

Смотри ты, исламский урод елозить, егозить перестал, морду ящичком делает, будто спит. Покойся с миром, нечестивое творение».

Спустя полтора часа полетного времени, когда две предупредительные стюардессы развозили и обносили публику ужином, инквизитор принял решение. Для предметного спокойствия пассажиров и экипажа никому из них не дано увидеть, отчего спящий джентльмен восточной наружности, нечленораздельно отказавшийся отужинать, как-то вздрогнул, дернулся в кресле у прохода, обмяк и затих.

Наверное, ему что-то кошмарное приснилось. Допустим, Аллах его обидел и подсунул ему далеко не девственную гурию в магометанском раю.

«Может быть, он заказал секс с райским мальчиком? А мальчика-то в исламских небесах ему вовсе и не было».

В салоне приглушили свет. Пассажиры начали устраиваться поудобнее. По гринвичскому основному времени наступил поздний вечер.

Филипп немного понаблюдал, как Ваня читает с экрана планшетки, часто ходит в контекстное меню за переводом незнакомых слов и наставительно заметил:

— Ты поменьше переводи, Иван. Иначе никакого тебе удовольствия от чтения. Лучше потом заново за книжку взяться.

Честное слово, по себе знаю, этого автора и перечитать не грех с Божьей помощью. Занимательно и познавательно.

Между тем приветливые услужливые стюардессы занимались пассажирами, помогали им укладываться спать, опускать кресла. Любезно и участливо доставали сверху одеяла и маленькие подушки.

Одна из них деликатно коснулась умиротворенно дремлющего джентльмена в темно-синем деловом костюме, расположившегося с краю у прохода. Невозмутимо и холодно пощупала у него пульс, затем заботливо укрыла с головой одеялом.

«Атта, гёрл! Молодца, девочка, чтоб не замерз наш бедолага и не простыл часом».

Чуть погодя, когда в салоне стало совсем тихо и спокойно, Филиппа чрезвычайно насторожил Гореваныч. Ветеран-спецназовец, до того безмятежно еле слышно по-стариковски похрапывавший, вдруг плавно приподнялся и сверхъестественно скользнул вдоль прохода в полной боевой готовности. В движении он внезапно сделал фехтовальный выпад, неприметно кольнув в шею чем-то из-под ладони какого-то черноголового азиатского хлыща, второго с краю.

«Мадре миа! У Гореваныча-то нашего неслабое ясновидение. Зафонило со скрежетом, аж в ушах засвербело. И двигается он типично в дискретной телепортации. Так-так… примем к сведению его магический потенциал в экстремальности.

Наверняка его перекрутило после того случая в Питере, когда Ваньку телом прикрыл. Почему мне раньше-то не приходило в голову его прощупать?

А все Ника-дурында. Мол, на близких дарования не применять…

Да-а… вот тебе, неофит, исключение из правил в разбросе стихийных аномалий природной магии, помнится, Пал Семеныч мне толковал.

И я-то хорош, нечего сказать, каброн, из рака ноги! Сообщника не приметил, кабы не Гореваныч…»

Продолжая себя всячески ругать и поносить, Филипп дождался, пока компетентный спецназовец снова примет спящий вид, встал и на этот раз в открытую потопал в туалет с тошной, скорбной миной человека, плохо переносящего воздухоплавание и самолеты. По пути туда и назад инквизитор придирчиво и дотошно изучил обстановку.

«Слава Богу, на борту оказалось только двое воздушных пиратов. И чего им, нечестивцам магометанским, неймется? Ишь, отчего-то нашу христианскую цивилизацию невзлюбили, Америку, Россию…»

Задавшись риторическим вопросом, Филипп удовлетворенно понаблюдал, как первому незадачливому террористу дюжий афроамериканский стюард и жилистая стюардесса англосаксонских кровей очень незаметно помогли покинуть салон бизнес-класса. Едва ли не в орденском стиле аноптического образа действий.