Затянуто и малодушно курить Вероника не намеревалась. Она прикрыла набрякшие веки и мучительно сосредоточилась. Через полминуты кавалерственная дама-зелот широко открыла глаза, по-сержантски насупилась и давай по-арматорски распоряжаться:

— Встанешь у нее над левой грудью, неофит! И вертикально динамисом вниз остановишь ей сердце. Притом не тряси ни руками, ни мудями. Смотри, чтоб в меня не попал…

Тем часом я из нее краденый ею дар самоисцеления выдерну. Ее большая пипи у нее сама собой потом заживет, на общечеловеческих основаниях.

Можно было б и тебя, рыцарь-неофит, сим дарованием обеспечить… Оно полезно самому себе, например, сифилис излечить, паховую грыжу вправить… Но куда тебе с твоим недозрелым модус оператум? Месяц в посвященных — не срок. Рановато покуда те, милок, разноплановые дары скопом на душу принимать. Хотя кое-что из целительства ты уж приобрел попутно с даром инквизитора. Да и от нечестивой природы земной к знахарству склонен…

Ладноть. Не будем-ка понапрасну время терять, неофит. Ну, начали с Богом!..

С видимым трудом преодолев начальное отвращение, Вероника возложила руки на лоб ведьмы, впавшей в клиническую смерть. Со своими чувствами и ритуалом извлечения дара доблестная кавалерственная дама управилась за неполных две минуты.

С огромной неохотой она потянулась за контактными утюжками дистанционного дефибриллятора. Остальными реанимационными процедурами заведовал ее компьютер, вернувший теургически обработанный организм заново в жизнь и нарколептический сон…

Бесчувственное, но вполне живое тело бывшей черной вдовы, освобожденное от датчиков и капельниц, Филипп, словно заправская больничная нянечка, чудодейственно обмыл, подмыл…

Засим физически вернул, откуда эту натуру взяли, на кровать под балдахином. Не слушая сержантские понукания Вероники, бережно облачил в нижнее белье, целомудренно прикрыл простыней. Потом, вздохнув, грустно и печально приступил к наведению служебной чистоты и благопристойности в зоне состоявшейся операции.

— Не в дружбу, а в службу, салага! Чтоб у меня блестело, будто яйца у Медного всадника в Питере…

Пришлось нашему неофиту потрудиться во имя и на благо аноптического образа действий мало кем виденных за работой рыцарей ордена Благодати. Да и тем, кому чудовищно не повезло с ними свидеться, переведаться в рабочем порядке, было бы во благо никогда в жизни с ними не встречаться в роли объекта теургии.

«Эхма, вот оно, коромысло диавольско… Средь зла ищем добро. Посередь, в сердце доброго находим злое».

Очень ранним июньским утром едва развиднелось и еле-еле рассвело из двухэтажного шлакоблочного сундука с шатровой крышей под имитацию мансарды вышли средних лет мужчина и женщина. Позевывая, не до конца проснувшись, они принялись не спеша грузить в старенькую «мазду» картонные коробки, мешки, клетчато-полосатые сумки-шмотники, синие с красным.

Машина неопределенного цвета «сивка-бурка», какую давным-давно укатали крутые горки, с натужным урчанием не торопясь двинулась вон со двора. Видать, ее тоже одолевал сон.

На дачном КПП сонный полукамуфляжный вертухай, насилу шевеля заскорузлыми извилинами, с неохотой проводил осоловелым взглядом грязный зад внедорожника:

«А-а-а… вобла со 2-й Огородной… поехала на рынок… памперсами торговать… трахальщик у нее хоть бы новый… И де она находит таких уродов горбатых?»…

Вдвоем в машине Филипп с Вероникой пасмурно молчали. О чем она думала, тяжко нахмурившись, он не знал. К инквизиторскому всепониманию ближних и дальних ему возвращаться не очень-то хотелось. «И так едва живой!»

В то же время рыцарю Филиппу не без толики мазохизма живо припоминалось, как час назад он активно наводил порядок в спальне на втором этаже. Заделывал дырки на потолке, в паласе, в паркетном полу. Ликвидировал следы крови, кала, мочи, чего-то еще более мерзкого, проистекавшего из ведьмы. «Из рака ноги!»

Скомканный утренний ритуал в неподходящем месте с одной лишь маленькой иконкой Пресвятой Троицы соответственно не привел его в приподнятое расположение духа и к заряду оптимистической бодрости на весь день. Зевать ему хотелось неукротимо. И настроение у него было под стать похмельной маете.

«Хоть и не пил, не кирял, а все равно мерзопакостно на душе…

М-да, не хата под шатровой сундучной крышей, а поганый сарай-свинарник… Не свято место красит человека, судари мои, но чистоплотность и опрятность.

Эх-ха, усердно помолясь, чего ни сделаешь для-ради аноптических условий нашего мирского сосуществования?

Спрашивается, с кем истово сосуществуем. С дебилами охранниками? Вместе с ведьмами с ног до головы в дерьме? Пострелял бы всех гадин…»

— Ника, давно мне интересно: твой никелированный револьвер, он из асилума?

— Он спрашивает! Откуда ж еще? Смешной же ты, Филька! Хотя умеешь поднять настроение у хмурой девушки.

Чтоб ты знал! Ствол этот у меня с 1918 года. Война тогда закончилась. Я в Америку весело нацелилась. По орденской надобности в Нижнюю Калифорнию к мексиканским бандитам и продажным полицейским. В замысле моего прецептора Эдгара под видом демобилизованной сестры милосердия из гринго.

Тутока мне универсальный «смит-и-вессон» по прозванию Дрельмастер и достался на долгую память о парижском входе в мой асилум…

Мысленно представив себя в убежище, Филипп не меньше Вероники испытал так хорошо ему знакомую радость. На душе словно бы Светлое Воскресенье Христово наступило. Вопреки календарям и пасхалиям.

«Господи Иисусе, мы же сработали как надо!!! Чисто вошли и чисто вышли… Так-то! В пришествии добра отступает зло… И девочку Нику я развеселил…»

На прощание Вероника тепло улыбнулась и томно задержала в своей руке ладонь Филиппа:

— По-моему, брат Фил, мы с тобой становимся одной командой. Такое иногда бывает… В ясновидении я могу почти рассмотреть вход в твое убежище…

Помалу воздаяние тебе, компаньон ты мой. Здрав буди и люби меня…

Одарив свежеиспеченного компаньона античным харизматическим пожеланием всего хорошего, подкрепив классическую латынь вкусным сочным продолжительным поцелуем в губы, Вероника крепко хлопнула дверцей. И с разбойничьим посвистом сорвалась, махнула не глядя с места вдоль по пустынной чистой улице. Не жалея форсированного двигателя и новеньких покрышек.

В зеркало заднего вида она не посмотрела, потому как ручалась: Филька не останется надолго столбенеть на тротуаре, оторопело таращась ей вслед.

«Мальчонка — сильненький харизматик. А у тебя, моя миленькая барышня, кой-какой ретрибутивный отходняк начинается.

Ей-ей! Давай-ка поскорей дуй в убежище, покамест тебя в сексуальных бабских рефлексах не скрутило, не завязало в черти что и сиську в бантик…»

Вероника не ошиблась. Не прошло и пяти секунд, как рыцарь Филипп в рефлекторной четко отработанной психофизике рассредоточился на фоне оштукатуренного в серое цокольного полуэтажа ближайшего здания. «Уйдем на время от мира и века сего».

Много ли мирянам до них дела? Верно, очень мало, — отметимся, читатель, пошлым обыденным штампом.

Поэтому довольно скоро о случайной встрече с двумя харизматиками и думать забывает хиповатый центровой подросток, оказавшийся невольным свидетелем их нежного и долгого аноптического прощания рано поутру на тихой улице. В красных марафонских трусах, в белой майке с цифрой «один» он, видимо, спозаранку наслаждается безлюдьем, утренней тишиной и здоровым образом мирской жизни. На груди спортивный флэш-плейер трубочкой, в ушах затычки с музыкой. Сумка-набрюшник. Конский хвост по спине…

«Ей-ей, нам навстречу», пробежку трусцой малый совершает, любительствует, спортсмен. Видать, в направлении детского парка, «из рака ноги, козерог скачет…»

В свою очередь любитель раннего городского моциона издалека увидел, как из пыльной мышастой «мазды» с областными номерами неуклюже вылез рабоче-крестьянский лох. Какой-то кривобокий. Морда красно-кирпичная. И такого же кирпича просит. Наголо стрижен, черно-серый прикид гопника.