«Это…» - Пьер быстро подсчитывает в уме – «пятьдесят тысяч различных видов. Тут что-то не так?»

«Да!» - пылко говорит Сирхан, отбросив чуждость и холодность. Заметно, что он пытается подавить волнение, и это дается ему с трудом. «В начале двадцатого века было известно примерно два миллиона видов позвоночных, и по оценкам, примерно тридцать миллионов видов многоклеточных организмов. К прокариотам те же статистические методы вряд ли применимы, но без сомнения, их тоже было огромное количество. Средняя продолжительность существования вида – примерно пять мегалет. Раньше полагали, что около одного, но это очень позвоночно-центрическая оценка - многие виды насекомых стабильны на геологических отрезках времени… И из популяции порядка тридцати миллионов с характерным временем смены в пять миллионов лет мы имеем образцы всего пятидесяти тысяч известных доисторических видов – это все, что собрано, со всех эпох. Нам известна только одна форма жизни из миллиона среди всех, когда либо существовавших на Земле. Так вот, ситуация с человеческой историей еще хуже!»

«А-а, так вы собираете память! Что на самом деле творилось, когда мы колонизировали Барни? Кто тогда выпустил жаб Оскара в микрограв-разделе Эрнста Сангера, и тому подобное?»

«Не совсем». Сирхан недоволен - как будто его прозрение обесценивается от того, что его нужно разъяснять. «Мне нужна история. Вся история. Я собираюсь захватить весь рынок фьючерсов в этой сфере. И для этого мне понадобится помощь деда – приглашая вас, я надеюсь, что вы поможете мне заручиться ей».

***

Все прочие пассажиры Выездного Цирка, потерявшиеся беженцы из прежних времен, вылупляются из своих инкубаторов в течение тех же суток и разбредаются вокруг, хлопая глазами на свет колец. Внутренняя система выглядит отсюда неясным пятном, раздувшимся багровым облаком, прячущим внутри себя Солнце. Но действо великого реструктурирования можно наблюдать и сейчас – в фрактальной текстуре колец, чересчур упорядоченной, чтобы быть естественной. Сирхан (или кем бы ни был таинственный устроитель воссоединения) обеспечил им все необходимое: еда, вода, одежда, жилища, полоса передачи данных - все это доступно в изобилии. Робо-пылинки конденсируются во множество форм разнообразных стилей, и на травянистом холме рядом с музеем вырастает маленький городок из домов-пузырей.

Сирхан – не единственный обитатель фестивального города, но остальные предпочитают оставаться наедине сами с собой. Сеть городов-кувшинок еще не готова к сатурналии, которая начнется, когда десятилетием спустя волна переселенцев ударит в эти инопланетные берега, и наступит время новой Ярмарки Миров. А пока что здесь, в целых световых минутах от цивилизации, желают жить только богатые изоляционисты и затворники-чудаки. Летающий цирк Амбер загнал местных отшельников в подполье, и некоторых из них – в прямом смысле: сосед Сирхана, Винка Кович, горько пожаловавшись на шум и суету («сорок иммигрантов! Бесчинство!»), подобно куколке в коконе завернулся в автономную капсулу и погрузился в спячку на конце шелкового троса в километре под ажурным каркасом города.

Но Сирхана, собравшегося устроить гостям знатный прием, это не остановит. Он вынес свой величественный обеденный стол наружу, а вместе с ним и скелет аргентинозавра. Точнее говоря, он устроил обеденную прямо внутри его грудной клетки. Он не собирался раскрывать карты в руке, но наблюдать за реакцией гостей, определенно, будет интересно. И возможно, веселье отвлечет его от мыслей о таинственном благодетеле, оплатившем все эти биотела.

Закат, второй за этот дневной цикл, окрашивает небосвод мягкой вечерней сиренью. Агенты Сирхана разносят гостям учтивые приглашения на обед, а сам он обсуждает свои планы с Памелой по старинному телефону, передающему только голос. В это время его безмолвный прислужник одевает его с нечеловеческой ловкостью и быстротой. «Я уверен, что когда они разберутся в ситуации, они меня послушают» - говорит он. «Если нет, что ж, тогда им придется узнать на себе, каково это – стоять на паперти под Экономикой 2.0. Без доступа к ветвлению, с ограничением на силу воли и возможностью пользоваться только пространственноподобными ресурсами, и на милости у хищнических борганизмов и метарелигий… Снаружи далеко не праздник».

«Откуда ты возьмешь ресурсы, чтобы устроить это все самостоятельно?» - говорит его бабушка сухим и наставительным тоном. «Если бы старая экономика действовала, ты бы мог опираться на инфраструктуру банков, страховщиков и других механизмов управления рисками, а так…»

«В этом деле нет риска, как его понимают люди» - настаивает Сирхан. «Единственный – это браться за это все с настолько ограниченным резервом».

«Чтобы в чем-то выиграть, надо с чем-то расстаться» - замечает Памела. «Дай-ка на тебя взглянуть». Сирхан вздыхает и машет рукой застывшей камере. Та, удивленная, моргает. «Э, да ты хорош! С головы до ног - традиционный семейный предприниматель. Я горжусь тобой, дорогой».

Подмигивая в ответ, а точнее, смаргивая непривычную слезу гордости, Сирхан кивает. «Встретимся через несколько минут» - говорит он и завершает звонок. «Повозку мне, немедленно» - бросает он ближайшему слуге:

Волнистое облако робо-пылинок, непрерывно сплетаясь друг с другом и снова разъединяясь, приобретает туманные очертания винтажного Роллс-ройса “Серебряный Призрак” 1910-го года, и бесшумно уносит Сирхана прочь от его крыла музея. Он везет его по закатной дороге вокруг здания к затонувшему амфитеатру, где скелет аргентинозавра, как искривленная и оплывшая колоннада, стоит под оранжевым и серебряным светом колец. Там уже собираются люди. Некоторые из них одеты повседневно, другие наряжены в официальные костюмы минувших десятилетий. Большинство собравшихся - пассажиры или члены команды, недавно извлеченные из звездного парусника, но поотдаль виднеются и отшельники. Они подозрительно разглядывающие все это сборище, язык их тел оборонителен, и вокруг них раздается постоянное гудение внимательных пчел-охранников. Сирхан спешивается, заставляет свою серебристую карету магически раствориться в воздухе, и дымка робо-пылинок плывет прочь, унесенная ветерком. «Добро пожаловать в мою обитель» - говорит он. На лицах собравшихся отражается интерес. «Мое имя Сирхан аль-Кхурасани, и я главный подрядчик, ответственный за этот маленький уголок в проекте временного терраформирования Сатурна. Как, возможно, уже знают некоторые из вас, я близок по крови и проекту капитану вашей экспедиции, Амбер Макс. Я с удовольствием предоставлю вам удобства моего дома, пока вы привыкаете к изменившимся обстоятельствам и решаете, что вы хотите теперь делать».

Он идет к переднему концу огромного стола из отвержденного воздуха, парящему над землей внутри грудной клеткой мертвого динозавра, обводя взглядом окружающих, запоминая лица и смаргивая снимки, чтобы не забыть, кто есть кто в этой толпе. Он слегка хмурится - матери что-то не видно. А этот жилистый парень с бородой, не может же он быть... «Отец?»

Садек моргает, как сова. «Мы знакомы?»

«Полагаю, что нет». Сирхан чувствует приступ головокружения. Садек очень похож на молодую версию его отца, но что-то важное не сходится. Отсутствие отеческого выражения и увлеченности на лице, вежливое участие во взгляде... Этот Садек никогда не держал младенца Сирхана на руках в коммандном зале осевого цилиндра Империи, он никогда не показывал ему рукой на воронку шторма, несущуюся по необъятному лику Юпитера, и не рассказывал ему сказки о джиннах и чудесах, от которых волосы поднимаются дыбом. «Я не буду винить вас ни в чем, даю свое слово» - выдает Сирхан.

Садек поднимает бровь, но ничего не говорит, и Сирхан остается посреди неловкой тишины. «Хорошо» - спешно говорит он. «Если вы желаете еды и питья, угощайтесь. У нас будет вдоволь времени, чтобы поговорить после». Не во вкусе Сирхана отщеплять отражения только для взаимодействия с другими людьми – слишком много тут возможностей для неловких моментов – но на этой вчеринке у него, как у устроителя, будет полно дел.