Передача прерывается.

Амбер отсутствующе смотрит на Сирхана. «Скоро?» - спрашивает она.

«Что скоро?» - осторожно отвечает он. «Твой пассажир?»

«Гм-м». Она поднимает палец. «Некоторое время - на обмен верительными. Сначала они подумают, что получили свою кошку. Думаю, что это подделка, они поймут довольно скоро быстро. Но этот слизня сын скор на руку. Если он пробьется за их фильтр и выйдет на исходящий до того, как они осознают, что надо запускать самоуничтожение...»

Характерная двойная вспышка, и город-кувшинка утопает в ослепительном свете, исчерканный тенями - черными и резкими, как лучи лазера, что источает черноту. Далеко за гигантской выпуклостью Сатурна к звездам поднимается клубящийся гриб, вытягивающий метан из холодных глубин атмосферы газового гиганта.

«...Шестьдесят четыре периода удвоения, задержка шесть световых часов на распространение по системе...» Она смотрит на Сирхана. «О боги».

«Что?»

«Экономика 2.0. быстрее любой созданной человеком системы распределения ресурсов» - объясняет орангутан. «Ожидайте пузыря и обвала рынка в течение двенадцати часов».

«Если не больше того» - говорит Амбер, машинально пиная пучок травы. Она глядит на Сирхана, прищурясь. «Моя мать мертва» - тихо произносит она. «Она, в сущности, никогда не спрашивала, что мы нашли за маршрутизатором» - говорит она громче. «И никто из вас не спрашивал, не так ли? Мозг-матрешка – стандартная часть жизненного цикла звезды. Жизнь дает начало интеллекту, интеллект – умной материи и сингулярности. Я много размышляла над всем этим. Я так понимаю, в большинстве случаев сингулярность остается близко к дому, поскольку любой, кто покидает ее, сталкивается с падающей пропускной способностью и растущим временем задержки, и оказывается в ужасающе невыгодном положении. По сути, ресурсы огромны, но и обратная сторона - тоже. Путешествие к звездам становится практически неосуществимым. И им ничего не остается, кроме как превращать в сферические оболочки свободно летящих нанокомпьютеров всю массу своей звездной системы. Строить все новые и новые сферы Дайсона, оболочки внутри оболочек. Так получается мозг-матрешка. Затем приходит Экономика 2.0, и стирает создателей с лица света – а если не она, то что-то из последующего. Но. Кто-то все-таки выживает. Кто-то из них избегает такой участи. Помните это невероятное скопление в гало Андромеды? И возможно, еще те, кто построил маршрутизаторы. Где-то там, далеко, мы все же найдем интеллекты, превзошедшие все это. Те, что пережили свои собственные экономические системы распределения благ, которые начинают перераспределять энтропию, когда их экономическая эффективность становится больше способности их культуры изобетать новые блага. Больше силы воображения своих создателей».

Она умолкает. «Моя мать мертва» - добавляет Амбер обыденным тоном. И все же в ее голосе слышится легкий надлом. «Ну и с кем мне теперь цапаться?»

Сирхан подает голос. «Я воспользовался шансом, чтобы записать кое-что из ее слов» - медленно говорит он, - «но она не верила в резервные копии. И в выгрузки. И в интерфейсы». Он оглядывается. «Она действительно ушла?»

Амбер смотрит куда-то вдаль, прямо сквозь него. «Похоже, что это так» - тихо говорит она. «Я не могу в это поверить». Она смотрит на ближайших голубей. «Ну, вы! Что вам полагается теперь сказать? Рады, что ее нет?» - спрашивает она сердито.

Но голуби, все и каждый, ничего не говорят. И Сирхана осеняет самое необычное чувство - что стая голубей, которая когда-то была его дедом, горюет.

На Сатурне проходит пол-года, а на Земле - больше десятилетия. Многое изменилось за это время. Великий проект терраформирования почти завершен, и планета фестиваля вот-вот будет готова к празднованию, которое продлится двадцать ее лет – больше четырех продолжительностей досингулярной человеческой жизни. Потом настанет Деконструкция, а пока расплодившиеся кувшинки огромными плотами размером с континент плывут бок о бок среди сатурнианских туч, и поселенцы волнами обрушиваются на них.

Примерно в пятидесяти километрах от перемещенного музея, в котором живет мать Сирхана, у транспортного узла между тремя городами-кувшинками, где гигантским клевером пересекаются пути маглев-поездов, есть базар, специализирующийся на одежде и принадлежностях моды. На нем полным-полно всякой красочной всячины, а под тентами, раскрашенными в полоску, как леденцы, разворачиваются ускоренные сим-примерки. Купола юрт с грубыми очагами извергают ароматические дымы – далась безволосым приматам эта пиромания! - а вокруг, с аккуратным расчетом размещенные на умных улицах города, поднимаются алмазные небоскребы. Толпы пестры и разнообразны - иммигранты со всех континентов стекаются сюда что-нибудь купить и поторговаться, а то и ненароком выйти из своих черепов на этом странном веществе, покрывающем дороги перед кабаками в гигантских раковинах-улитках и сквот-подземельями, чьи стены украшенны папиросной толщины слоем бетона поверх еще более тонкого аэрогеля. На улицах – ни одного автомобиля, зато целый парад разнообразнейших личных транспортных средств: от гиростабилизированных “кузнечиков”-попрыгушек и сегвэев[193] до гусеничных мотоциклов и паучьих паланкинов, и все они толкутся на дорогах в одной толпе с пешеходами и животными.

У окна, которое в прошлом веке могло бы сойти за внешнюю витрину модного бутика, останавливаются две женщины. Та из них, что помоложе, с прической из замысловатых афрокосичек, в черных гетрах и длинной кожаной куртке поверх камуфляжной футболки, показывает на вычурное старинное платье. «Не будет ли моя задница в нем слишком большой?» - с сомнением спрашивает она.

«Ма шери, пока не попробуешь, не узнаешь!» Другая, высокая, в полосатом деловом костюме из прошлого века, бросает мысль в окно, и манекен движется - он отращивает голову той, что помоложе, и копирует ее позу и выражение лица.

«Знаешь, я упустила опыт аутентичных походов по магазинам. До сих пор не могу привыкнуть, что они снова есть… Вот что бывает, когда слишком привыкаешь к библиотекам дизайнов в публичном разделе». Амбер крутит бедрами, экспериментируя. «Забываешь привычки собирательства. Я же вообще не разбираюсь в этих ретро-штучках. Мне кажется, голос викторианцев нам не так уж важен, разве они...?» Она замолкает.

«Ты представляешь программу двадцать первого века. Избирателям, ресимулированным и воплощенным из Позолоченного века. Так что да, повертеть задом помогает. Но...» Аннетт задумывается.

«Хм-м». Амбер хмурится, манекен в окне магазина поворачивается, вертит бедрами перед ней, и юбки шуршат по полу. Она хмурится еще больше. «Если я действительно хочу чего-то добиться во всей этой выборной фигне, я должна убедить не только ресимулянтов, но и современников отдать свои голоса. А уж кто-кто, но они смотрят в суть, а не на обертку. Они повидали слишком много инфовойн, и они иммунны к любым семиотическим боеприпасам калибром меньше активных когнитивных атак. Если костюм отражений, которые я разошлю агитировать, будет намекать, что я люблю дергать струнки...»

«…то они все равно услышат только суть твоих слов, и ничего из того, что ты носишь и несешь, их не смутит. О них не беспокойся, ма шери. Другое дело наивные ресимулированные – их-то, возможно, и смутит. Да ты же первый раз имеешь дело с демократией, за столько десятилетий… Смотри. Вообще не думай пока о делении на скрытое и публичное. Все – образ. Вопрос в том, какой образ ты представишь? Люди послушают тебя только тогда, когда ты завладеешь их вниманием. А неопределившиеся избиратели, до которых ты должна достучаться, они робки и футурошокированы. Твоя программа радикальна. Не стоит ли тебе, в таком случае, представить успокаивающий и консервативный образ?»

Амбер корчит мину, выражая свое неодобрение всему избирательному популизму. «Да, полагаю, я должна, если это необходимо. Но все-таки, это…» - Амбер щелкает пальцами, и манекен снова поворачивается, демонстрируя идеальной формы соски над вырезом «…уже слишком».