Руперт, подхватив обе удочки, понесся к автобусу, как гончая на зов хозяина. Он догадывался, что Федор сказал шоферу что-нибудь вроде: «Это тот герой англичанин, Руперт Ройс!»

И герой англичанин, нагруженный двумя длинными удочками и дохлой рыбой в мокрой рубахе, с карманами, вымазанными красной икрой, в разодранных и выпачканных белых брюках, с грязными до колен ногами и белокурыми волосами, в беспорядке падавшими на лицо, влез в автобус. Его встретили криком «ура».

Чувствуя себя зверски усталым, он ехал в гору без единой мысли в голове и подтягивал песню, которую пели в автобусе (хотя ему и полагалось глядеть в оба по сторонам).

Когда они приехали на Рицу, он собрал удочки и рыбу — она то и дело выскальзывала у него из-под рубашки, — ему вторично прокричали «ура», и все попрощались с ним за руку. Пошатываясь, он вернулся в гостиницу. Нина уставилась на него с изумлением.

— Вы свалились в реку! — воскликнула она.

— Разок-другой, пустяки, — ответил он.

— На вас страшно смотреть! Вам надо сейчас же переодеться.

Безукоризненно чистый, подтянутый Федор снова предложил одолжить ему рубашку. Руперт отказался, предпочитая отступить с поля боя в собственных доспехах. Но Нина отослала его в гостиницу и отправилась в киоск у озера покупать ему рубашку и новые брюки. Рубашка из искусственного шелка была ему ниже колен, и когда он ее надел, Роланд нарушил свое обиженное молчание и покатился со смеху.

Руперт готов был бы разделить его веселье, если бы не противоречивые чувства, вызванные в нем сообщением Нины о том, что Федор поедет с ними.

— Куда? В Гагру? — спросил он.

— Да. И в Крым тоже.

Нина объяснила, что ему, по-видимому, придется ехать в Крым вдвоем с Федором, а она, если сможет, присоединится к ним позднее: Алексей все еще нуждается в присмотре, и она не может его оставить.

— Мне очень жаль, — огорчалась она. — Мне бы не следовало вас бросать.

Руперт понимал, что забота о нем для нее — лишь служебный долг; Алексей же—

ее муж, и, естественно, она предпочитает остаться с ним.

— Эх, если бы я была в состоянии заставить его беречь себя, — грустно добавила она.

— Это немыслимо, — отозвался он.

— Знаю.

Но к вечеру она вернулась от Алексея и рассказала, что врачи приставили к нему санитара, который будет при больном все время и проследит, чтобы тот не слишком много двигался.

И вот, наконец, перед отъездом они пошли проведать Алексея.

Руперт убедился, что ничего таинственного там нет. Алексею разрешили встать с постели, он сидел на балконе и играл в карты с другим больным, у которого была ампутирована рука, а шея изуродована страшным шрамом.

— Познакомьтесь с моим другом Николаем, — сказал Алексей, удерживая приятеля рукой, потому что тот сразу же попытался сбежать. — Он тоже из Арктики. На него свалилась железная бочка с керосином и чуть не снесла ему голову.

Николай неуверенно улыбнулся Руперту, пытаясь освободиться от крепкой хватки Алексея.

— Не уходите, Николай. Посидите с нами, — попросила Нина.

— Уж очень печет, — пробормотал Николай и поспешил удалиться.

— Робок, как красная девица, — бросил ему вслед Алексей. — Хочет жениться тут на одной сестре, да храбрости не хватает, просит меня объясниться с ней вместо него. Не ревнуешь? — шутливо осведомился он у Нины.

— Тише, Алексей, — произнесла она с мягким укором. — Он может услышать и обидеться.

— Он по-английски не понимает. Зато говорит по-немецки и по-японски. Я как-то спросил у него, не был ли он влюблен в какую-нибудь японочку, и он рассказал, что в Японии была такая писательница Мурасаки. Она писала книги, давным-давно. Николай уверяет, будто ни на одном языке нет ничего подобного. Просто чудо. Японские женщины, по его словам, владеют литературным даром куда лучше мужчин. Он бы с радостью женился на японке из какого-нибудь японского романа, если бы встретил такую. — Алексей весело расхохотался. — Бедный Николай. Надо помочь ему, Нина.

— А чем он занимается? — спросил Руперт. (Его заинтересовало, что делает в Арктике японовед.)

— Он ихтиолог, — пояснил Алексей. — Все понимает в рыбах, а в женщинах — ни бельмеса. Бедняга, — грустно повторил он. — А теперь он решил, что ни одна девушка на него и не взглянет, раз он так изуродован. Надо, чтобы он перестал думать о своей внешности. Все это пустяки, убеждаем мы его. При чем тут красота? Ты герой, вот что главное. Как-нибудь мы его все-таки обженим. Больше всего ему, конечно, хотелось бы жениться на моей Нине.

— Не болтай чепухи, Алексей, — оборвала его жена.

Алексей приподнялся и любовно усадил Нину на место Николая.

— Мне теперь лучше, — сказал он. — Не беспокойся ты обо мне. Вот подлечусь еще немного и нагряну к вам в Крым.

— Видите, — пожаловалась Руперту Нина и, повернувшись к Алексею, пригрозила: — Знаешь, если ты сорвешься с места, я просто возьму и уеду от тебя. Ей-богу.

— Вам нельзя переутомляться, — поддержал ее Руперт.

— Почему? — спросил Алексей. Он постучал себя ладонью по лбу. — Главное, чтобы голова была в порядке. Правда, Нина?..

Он был в отличном настроении и даже не пытался ковылять на своих непослушных ногах, доказывая себе, что ходит не хуже других, а спокойно рассказывал длинную историю про стадо гусей, которое напало в Сибири на самолет, пролетавший на небольшой высоте над птичьим базаром. Гуси заставили самолет приземлиться. Ей-богу, правда!

█

Если в движении Федор был похож на внезапно разжатую пружину, то в покое он больше любил наблюдать и слушать, был невозмутим и даже как-то неуклюж.

Но Руперт с самого начала заподозрил, что к нему приставили русскую разновидность Жавера — тайного агента, который будет ходить за ним по пятам и заглядывать ему через плечо. А что, если, подобно своему прототипу в «Отверженных» Гюго, он в один прекрасный день схватит Руперта?

На большом белом теплоходе, которым они плыли из Сочи в Ялту, Федор, удобно развалясь в кресле в каюте Руперта, почитывал роман Горького «Жизнь Матвея Кожемякина». Весь его багаж состоял из белого дождевика и черного чемоданчика. Нина с ним не ладила; казалось, оба они инстинктом угадывали, что никогда ни в чем не смогут прийти к согласию. Нина по малейшему поводу вступала с Федором в спор, он же обычно, высказав свое мнение, только молча и вежливо слушал, чем окончательно выводил ее из себя. Она звала его Федором Николаевичем и, чем больше сердилась, тем чаще Руперт слышал: «Федор Николаевич!» Обычно они говорили так быстро, что Руперт почти ничего не понимал.

На теплоходе Федор долго наблюдал за Роландом, прежде чем сделал попытку с ним заговорить. Потом он лениво выбрался из кресла и стал показывать мальчику фокусы с монетами и глотанием карандашей; научил его делать человечков из бумаги и писать свое имя по-русски задом наперед.

— Может, Руперт не хочет, чтобы мальчика учили фокусам, — сердито заметила Нина.

— Мальчишки обожают фокусы, — невозмутимо возразил Федор и сказал по-английски Роланду: — Зови меня «дядя Тедди».

— Ладно, — доверчиво ответил Роланд, чем немало удивил Руперта.

Федор говорил с Роландом по-английски, но отказывался говорить по-английски с Рупертом, узнав, что тот немного понимает по-русски.

«Постарайтесь совершить хотя бы одну поездку морем», — советовал адмирал Лилл, то же повторил и Колмен. И вот он плывет морем — но что толку? Берег, правда, недалеко, но его скрывает синяя дымка. Где уж тут разглядеть радиолокационные станции и антенны! Новороссийский порт, где они под вечер простояли несколько часов, производил опрятное впечатление, но в нем было довольно пусто. Подходы к порту, по-видимому, расчищались регулярно, фарватеры были достаточно глубоки даже для таких больших судов, как два танкера, стоявших на рейде. Десяток торпедных катеров в отличном состоянии выстроились у пристани, а неподалеку виднелись четыре совершенно одинаковых пароходика, с виду выносливых и прочных: у каждого из них на борту была надпись: «Спасательный».