█

Они оставили Роланда играть с местными ребятами, а Руперт сел вместе с Ниной в «победу» До Сухумской бухты, где они в этот день намеревались осмотреть следы затонувшего греческого поселения, было сорок километров. Дорога извивалась, как лента, и, чтобы развлечь Нину, Руперт стал рассказывать ей историю греческих колоний на Черноморском побережье, но сейчас ее это, видно, не слишком интересовало.

— Чего вам дались эти древние греки? — спросила она, зажмурив глаза и стойко терпя приступы дурноты, а машина то и дело подкидывала и швыряла их друг на Друга.

— То есть как? — удивился он. — Ведь Греция была колыбелью нашей цивилизации.

— А где была колыбель греческой цивилизации? — не отступалась Нина. — Почему вы восторгаетесь греческой культурой, а не египетской или ассирийской, которые старше? Почему непременно греческой?

Руперт никогда над этим не задумывался, и такая постановка вопроса была для него неожиданной. Вероятно, его увлекала не одна только абстрактная идея культурного наследия и надежда на то, что он может сделать открытие в науке, но и что-то еще. И вот теперь Нина хочет его убедить, что предмет его исследований вообще имеет лишь относительную ценность.

— В Афинах, а позднее и в остальной Элладе свободные граждане были равны перед законом. Эти смелые и мужественные люди имели свои слабости, но у них было сильно развито чувство товарищества, верность долгу, привязанность друг к другу. И в эти устои они верили.

— Зачем вам искать все эти добродетели у древних? — спросила она. — Вы можете найти их сегодня у нас. — Он рассмеялся. — Почему вы смеетесь? Эго правда. Мы тоже хотим, чтобы наши люди обладали чувством товарищества, равенства, долга, а не были бы жестокими, грубыми и бессердечными. Древние греки далеко не всегда достойны восхищения. Вот вы говорите об Ахилле. А в нем еще сидел зверь, и вел себя ваш Ахилл как балованный ребенок. Чего ради восторгаться прошлым только потому, что оно прошлое?

Нину явно все больше укачивало. Руперт видел, как ее лицо побледнело, а глаза затуманились. Он ждал, что она попросит остановить машину, но так этого и не дождался. Тогда он попросил об этом сам и предложил ей выйти и передохнуть. Она спустилась к небольшому ручейку и легла, тяжело дыша, на прохладные камни, а он принялся бросать в воду голыши, глядя, как автобусы с советскими туристами поднимаются в горы по раскаленной извилистой дороге.

— Почему же тогда вы не сохранили древнегреческих идеалов? — спросила она, снимая босоножки.

— Мы их сохраняем.

— Но в вашем западном мире царят насилие и жестокость, в нем не слишком-то много героического. В вашем обществе, — продолжала она, садясь, — каждый человек думает только о себе. Вы допускаете, чтобы ваших детей учили быть жестокими. Ну, хотя бы в этих ваших комиксах и фильмах ужасов. У нас этого нет. Мы учим детей уважать друг друга, уважать общество, быть хорошими товарищами…

— Ну, не такие уж мы, в конце концов, плохие, — рассердился он. — Разве вы можете сказать, что Роланду привита жестокость?

— Нет, конечно, — смутилась Нина. — Но вы хороший человек, а хорошие люди остаются хорошими даже в самом плохом обществе.

Он расхохотался.

— Неужели вы никогда не сдаетесь? — спросил он.

Она его не поняла и даже не улыбнулась.

Они поехали дальше, и Руперт задумался: то ли это, что интересует адмирала Лилла? Может ли такой спор раскрыть что-нибудь важное для стратегии психологической войны? Покажутся ли адмиралу характерными прямолинейность Нины Водопьяновой и ее наивное восхищение своими соотечественниками и их странными утопическими взглядами?

«Вряд ли», — подумал Руперт. Вероятно, он не узнал ничего нового; видно, надо быть гораздо более ловким и проницательным разведчиком, чтобы выяснить, чем же, собственно, образ мыслей советских людей так опасен для Запада.

В Сухуми Руперт пришел к выводу, что куда легче выполнять задания молодого Колмена: древний греческий город, который он хотел осмотреть, находился под водой, в районе современного порта, а в порту стояло много советских военных кораблей.

Трудно сосредоточиться на древностях, когда ум поглощен оценкой современного порта с военной точки зрения. Впрочем, эта беглая, на глаз разведка бухты доставила ему даже некоторое удовольствие. Уже много лет он не разглядывал портов с чисто профессиональным интересом к их глубине, защитным сооружениям, незащищенным участкам, причалам, фарватеру, якорным стоянкам.

Он стоял на дамбе и осматривался, а Нина терпеливо его ждала. Потом он засмеялся и пошел назад. «Пусть этим интересуется кто-нибудь другой», — сказал он себе и решил заняться древним городом, ради которого сюда приехал, Диоскурией, самым восточным греческим портом на Понте Эвксинском.

█

Руперта познакомили с местным пчеловодом, любителем подводного спорта: все, что осталось от Диоскурии, лежало под желтоватой поверхностью теплого моря в глубине бухты. У пчеловода была лодка с подвесным мотором и два кислородных водолазных аппарата; он снабдил Руперта запасными купальными трусами, ластами и маленькой самодельной картой подводной части бухты.

— Нет, — заявила Нина Водопьянова, когда они стояли на пляже в окружении толпы отдыхающих из соседних санаториев. — Нет, вы не должны спускаться под воду. Это опасно, Руперт! — сказала она. — Не надо нырять!

— А почему? — спросил он. — Я умею нырять с аквалангом, я ведь приехал сюда специально для того, чтобы посмотреть подводный город.

Завязался спор; кто-то предостерег Руперта по-английски:

— Опускаться на дно опасно. Среди развалин легко заблудиться, а тогда конец, одному вам не выбраться.

Пчеловод не произносил ни слова, стесняясь вступать в разговор; он молча стоял в своих вылинявших синих трусах и ждал конца препирательств. Нина настаивала на своем, и большинство присутствующих ее поддерживало.

— Кислород вреден, — заметил кто-то. — Он убивает водолазов.

Руперт знал, что это так. В английском военно-морском флоте не один водолаз погиб по вине кислородных приборов, их следовало остерегаться. Но его поразило, что эти люди принимают такое участие в его судьбе.

— Идем, — позвал он.

Жара стояла невыносимая, Нина приподняла свой белый зонтик, чтобы прикрыть им и голову Руперта.

— Пожалуйста, не спускайтесь с кислородным аппаратом, — упрашивала она. — Тут нужен опыт.

— Но у меня есть опыт, — возразил Руперт. — Честное слово.

Нина ему не верила. Она уже достаточно его знала, чтобы не всегда верить ему на слово. И была права: он умел пользоваться лишь аквалангами на сжатом воздухе и еще ни разу не спускался под воду с кислородным прибором.

— Пожалуйста. Руперт, — она почти умоляла его. — Подумайте о своей семье. Что я скажу Роланду, если с вами что-нибудь случится? Что я скажу вашей жене?

— Ладно, ладно, — отмахнулся Руперт.

Он закатал штаны, положил туфли в лодку, помог забраться Нине с ее белым зонтиком и вместе с пчеловодом оттолкнул лодку от берега. Пчеловод — его звали Михаил — запустил мотор.

Руперт рассчитывал, что они отплывут далеко в море, но они пересекли бухту наискось и остановились неподалеку от купающихся.

— Здесь? — спросил он по-русски Михаила.

— Где-то здесь, — ответил тот.

— Хорошо, — сказал Руперт и попросил Нину отвернуться.

Он снял брюки, надел синие трусы и ласты, а Михаил помог ему надеть кислородный прибор и объяснил Нине по-русски, как Руперту следует себя вести, а та перевела:

— Не задерживайте дыхания, дышать надо глубоко, ровно и время от времени выпускать кислород из баллона. Для этого откройте кран до отказа, а потом закройте его снова. Но, Руперт, если вы не знаете кислородного аппарата и как с ним обращаться, это опасно. Лучше вообще не нырять.

— Тс-с-с… Спросите у него, что мне делать под водой.

Она спросила.

— Я же говорила вам! Это бессмысленная затея. Он уверяет, что сегодня вы все равно ничего не увидите: вода слишком мутная. Вы сможете только нащупать…