Джо знала, что Руперт за ее спиной постарается уладить ссору.

— Ах Анджелина, — скажет он по-итальянски. — Синьора любит покричать. Но через пять минут она отходит. Сама будет потом жалеть, вот увидите. И чего это вы обе все время ссоритесь?

У русского советника были волнистые, седые волосы и приветливое лицо, но смотрел он озабоченно, показывая, что дело, по которому он пришел, серьезное и доставляет ему немало хлопот. Вид у него был такой, словно он ступает по стеклу.

Представившись Руперту, он чинно пожал ему руку, но в его живых глазах светилось любопытство и даже юмор (в конце концов, во всем есть своя забавная сторона!).

— Мистер Ройс, я — Маевский, а это — мистер Головкин, который поможет мне, если я не справлюсь сем. В английском я еще слабоват.

Русским предложили что-нибудь выпить («Виски!» — сказали оба) и присесть: Руперт считал, что светская вежливость — это все, что от него требуется. Чего им, в сущности, надо?

— Прежде всего, — заявил вдруг Маевский, — мы пришли вас поблагодарить, так сказать, неофициально. Нам хотелось бы, если вы на это согласны, выразить нашу благодарность более подобающим образом, но мы это сделаем позже. Не расскажете ли вы нам о ваших приключениях? Мы очень вас просим.

— Сейчас?

— Ну да. Раз уж мы здесь. Нам было бы очень интересно послушать.

Руперт почесал свой костлявый нос. А как быть с его скромностью? Или, вернее, с его страстью к самоуничижению?

— Ну, это было бы слишком длинно, слишком утомительно, — попытался отговориться он. — Вам, вероятно, хочется узнать о Водопьянове и его товарищах?

— Конечно, — признался Маевский. — Но нам интересно все.

— Когда я спрыгнул, в живых оставался один Водопьянов, — начал Руперт. — У него была парализована вся нижняя половина тела.

— Как же вам удалось сохранить ему жизнь?

— Мы прожили всю зиму в кабине самолета, а потом отправились по льду к острову Патрика, где нас нашли охотники за тюленями. Водопьянов к тому времени совсем разболелся. Он даже пробовал утопиться, надеясь, что одному мне легче будет спастись. Вот примерно и вся история, — закончил Руперт. — Могу только добавить, что когда я уезжал, он находился в американском госпитале, где за ним был прекрасный уход. Но он все еще очень плох.

— Что вы подразумеваете под «очень плох»? Он мог с вами разговаривать?

— Конечно. Не настолько уж ему худо.

— И он ни на что не жаловался?

— В каком смысле?

— На жизнь в госпитале?

— Почему бы он стал жаловаться? За ним был самый лучший уход.

— Это хорошо, — сказал Маевский. — Но как, по-вашему, почему американцы его не отпускают?

— Его нельзя трогать с места.

— Да, но они не разрешают и нам его навестить. Мы предлагали послать за ним самолет.

— В Туле? — улыбнулся Руперт. — Ну, на это они вряд ли пойдут. Ведь это их самая крупная арктическая база.

— Пусть так. Но потом мы предложили им отправить его домой или в Канаду на их самолете и за наш счет. И снова отказ. Почему они держат Водопьянова? По международному праву, когда спасаешь человека от бедствия, не имеешь права его задерживать.

— Но он тяжело болен, — настаивал Руперт. — Можете мне поверить.

Маевский покачал головой.

— Они даже не прислали нам подробного медицинского заключения. Ничего!

Теперь пожал плечами Руперт. В словах Маевского ему послышались отголоски «холодной войны».

— К сожалению, я ничем не могу вам помочь, — сказал он.

Маевский упорствовал.

— А по-моему, можете. Ведь вы столько времени провели вместе и, наверно, хорошо знаете Водопьянова.

— Более или менее.

— В таком случае, мистер Ройс, вы несомненно должны понимать, как ему не терпится попасть домой. Вы не можете не понимать этого.

— Вы правы, конечно. Я думаю, ему хочется домой не меньше, чем хотелось мне.

— Вот именно! И вы согласны подтвердить то, что думаете?

— Кому?

— Ну, хотя бы прессе. Чтобы об этом узнали все.

— Зачем? — спросил Руперт. — Почему вы так о нем беспокоитесь? Ему там вовсе не плохо. И американцы безусловно отправят его домой, как только он немного подлечится.

Маевский покачал головой.

— А мы подозреваем, что нет. Это-то нас и тревожит. Вот почему мы просим вас заявить о том, что ему очень хочется домой. Надо сделать это прежде, чем они сообщат, что он этого вовсе не желает. Они будут держать его насильно, а напишут, что он не хочет возвращаться.

— Чепуха! — воскликнул Руперт. — Я в это не верю.

Маевский склонил набок голову и внимательно на него поглядел.

— Ах, мистер Ройс, вы не знаете, как делаются такие вещи. Можно вам задать один вопрос?

Руперт выжидательно смотрел на него.

— Самолет Водопьянова был сбит? — спросил Маевский.

Руперт был поражен. Такая мысль никогда не приходила ему в голову. Сбит? Кем? Американцами? Возможно. Но если они сбили его, почему они ничего об этом не сообщили? Почему не подняли шума?

— Не знаю, — сказал он Маевскому. — Я над этим как-то не задумывался. Честное слово, не знаю.

— Вы ведь нашли самолет у восемьдесят седьмой параллели? — В тоне Маевского не чувствовалось и намека на шутку.

— Приблизительно гак.

— То есть примерно в пятистах-шестистах километрах от Гренландии. Арктика никому не принадлежит, мистер Ройс. И уж во всяком случае Америке. Они не имеют права сбивать самолеты за полярным кругом. Вся эта область расположена очень близко к нашей стране.

— Не думаю, чтобы ваш самолет был сбит. Мне это кажется маловероятным.

— Вы полагаете, что он потерпел катастрофу?

У Руперта не было никаких доказательств в подтверждение своих слов, просто-напросто он считал, что американцы подняли бы шумиху, если бы сбили русский самолет. Но произошло это очень далеко, в нескольких сстнях километров от Гренландии. Может быть, американцы предпочли замять инцидент? Если их радар обнаружил самолет и они выслали перехватчик, это уже похоже на военные действия — ведь дело происходило за сотни километров от американской базы. Но неужели Водопьянов ничего бы ему не сказал? А может, он чувствовал, что и у него рыльце в пушку и ему там тоже нечего было делать? Такая возможность показалась Руперту вполне допустимой, и он спросил Маевского:

— А почему вы полгода назад не объявили о пропаже самолета в Арктике? Вы, помнится, в своей печати и словом не обмолвились, что у вас пропал самолет.

— Мы никогда не объявляем о таких происшествиях, — возразил Маевский. — Во всяком случае, когда дело идет о нашей полярной авиации. Вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас в Арктике разбивались самолеты?

— Нет, кажется, не слыхал, но…

— Видите ли, мы считаем, что это никого, кроме нас, не касается. Мы организовали поиски.

— А что же все-таки делал ваш самолет на восемьдесят седьмой параллели? — поинтересовался Руперт.

— Занимался геофизическими исследованиями, — не задумываясь, ответил Маевский. — Тем же, чем и вы, не так ли?

— А откуда вам известно, что мы там делали, разрешите спросить?

— Об этом рассказал ваш журнал «Аэроплан».

Руперт пересел на подоконник и стал глядеть на розы, которые обвивали шпалеру соседнего дома. Похоже, что от него требуют, чтоб он решил, кто прав и кто виноват в этом странном споре двух мировых гигантов. Принято было считать, что во всем виноваты русские. Но ведь не Водопьянов же являлся, в конце концов, виновником «холодной войны», и Руперту не хотелось говорить ничего, что могло быть истолковано против него. Он не хотел, чтобы Водопьянова задерживали как шпиона. Однако так ли уж он невиновен? Можно ли утверждать, что русский не вел наблюдений за американскими радиолокационными станциями?

— В сущности, я ничего не знаю, — сказал Руперт, стараясь быть объективным.

— Чего вы не знаете? — спросил Маевский, готовый снова, если пожелает Руперт, превратить все в шутку.

А Руперт просто не знал, чью ему взять на этот раз сторону. Он был не из тех людей, которые не могут сделать выбор и терзают себя сложными духовными проблемами. Ему надо на что-то решиться. И к тому же не забывать о Водопьянове. А чего бы он прежде всего хотел для Водопьянова! Руперт вспомнил, в каком он сам недавно был положении. Он просил одного: чтобы его отправили в Англию; у себя дома он обретет тот обжитой, непризрачный мир, где все было поэзией по сравнению с муками, пережитыми им в ледовой пустыне.