Я получил около пятидесяти писем от болельщиков «Эвертона» плюс еще несколько десятков от наших фанов. Некоторые письма поклонников «Эвертона» были очень трогательными. «Паоло, ты показал нам великолепный пример благородства, который мы раньше никогда не видели, — говорилось в письме от группы болельщиков «Эвертона». — «Эвертон» навсегда останется в наших сердцах, но теперь там найдется место и для тебя. Знай, что «Гудисон Парк» отныне — твой второй дом».

Реакция фанов «Вест Хэма», конечно, была несколько иной, потому что на том этапе сезона каждое очко было для нас на вес золота. Я даже боюсь предположить, что бы случилось, не досчитайся мы буквально одного балла для сохранения прописки в Премер — Лиге, и все из–за моего поступка.

«Я был зол на тебя по дороге домой из «Ливерпуля», — писал один поклонник «Вест Хэма». — Я был просто вне себя от гнева. Все мои мысли были о двух потерянных очках. Но через несколько дней я начал смотреть на твой поступок несколько иначе. То, что ты сделал, помогло улучшить имидж «Вест Хэма» больше, чем обычная победа в выездном матче. Люди говорят об этом по всему миру. Можно сказать, что это победа для клуба, возможно, одна из величайших в современной истории.

Я по–прежнему настаиваю на том, что хотя это и был красивый поступок, я совершил его не задумываясь, поэтому не знаю, действительно ли заслуживаю такой похвалы. Мне хотелось бы думать, что другие профессионалы в подобной ситуации поступили бы абсолютно так же, как я.

То, как меня вознесли до небес после матча с «Эвертоном», настолько же для меня непостижимо, как и то, как меня облили грязью после толчка Элкока, только наоборот.

Еще одним достойным внимания событием того сезона стало назначение Свена Горана Эрикссона на пост главного тренера сборной Англии. Впервые Футбольная Ассоциация доверила руководство национальной командой иностранцу — решение, вызвавшее бурную дискуссию.

Возможно, я старомоден, но я принадлежу к числу тех, что считает, что у руля национальной сборной не должен находиться зарубежный наставник. Это дело принципа, ведь тренер сборной — это не просто человек, который проводит тренировки, рисует схемы и расставляет футболистов по позициям. Тренер национальной команды должен воплощать в себе футбольную культуру той или иной страны.

Эта сложная работа. В Италии говорят, что у нас 58 миллионов тренеров, и действительно, каждый итальянец считает, что он может управлять сборной лучше, чем официальный тренер национальной команды. По мере того, как взрослеешь, начинаешь понимать, что у тебя недостаточно таланта, чтобы стать профессиональным футболистом, но лишь единицы признают, что тренер их национальной сборной умеет руководить ею лучше, чем они. Я уж точно не признаюсь.

Это одна из проблем, которую придется решать Эрикссону. И тем не менее, я думаю, у него есть все, чтобы добиться успеха.

Почему? Потому что он хороший учитель, он умеет слушать и находить подход к людям. Он прекрасный психолог. И, кроме того, это настоящий джентльмен. Если такой тренер, как Фабио Капелло, может накричать на своих подчиненных, чтобы их мотивировать, то Эрикссон сохраняет спокойствие в любой ситуации.

Если Футбольной Ассоциации удастся окружить его нормальными, умными людьми, тогда он сможет добиться выдающихся результатов. В Англии множество талантливых молодых футболистов и такой человек, как Эрикссон, может составить из них сильную команду.

То, что он иностранец — это скорее плюс, так как он не будет стараться угодить тем или иным футболистам или клубам. Он может перевернуть страницу и начать все с чистого листа гораздо быстрее, чем другие, может позволить себе экспериментировать. Я знаю, что он не нуждается в моих советах, однако смею предположить, что связку Стивена Джеррарда и Майкла Каррика в центре поля трудно будет остановить.

Футбольные годы подобны годам собаки, карьера коротка. После десяти профессиональных лет в футболе ты чувствуешь себя словно пятидесятилетний парень. Начинаешь думать о будущем, о том, каким будет следующий шаг. Переживаешь, достаточно ли ты обеспечен, разумно ли ты выложился, чтобы продержать семью до конца жизни.

Я все еще думаю об этом, как о чем–то далеком. Прежде всего, я хочу закончить свою карьеру в «Вест Хэме». Не знаю, смогу ли я играть до 38 лет, как Стюарт Пирс, но, с Божьей помощью, я постараюсь.

Эта страна омолодила мою карьеру, познакомила с новым стилем футбола, который я наверно носил внутри себя всю мою жизнь, но Серия А сделал немного, чтобы его выявить. Из–за этого в Италии я чувствовал себя по–другому. Здесь же я могу быть самим собой.

Мы часто слышим о том, что футболисты должны быть примерами для подражания. Подобные разговоры есть и в Италии тоже. Футболисты на виду, они все время говорят, но впустую. Это все непрерывная болтовня.

В Италии есть вето, национальное табу на обсуждение политики. В 1999 году у меня взял интервью один итальянский журнал. Я сказал корреспонденту, что в политике придерживаюсь правой идеологии. Я не стыжусь этого — правизна воплощает ценности и идеалы, в которые я верю. Это не значит, что я — нацист или расист, это значит лишь то, что я солидарен с правыми. Я мог об этом сказать, потому что являлся игроком «Вест Хэма», и в Англии есть такая штука, как свобода слова.

Стоит ли говорить, что если бы я был на то время игроком итальянского клуба, это был бы конец света. У меня были бы большие проблемы, меня бы оштрафовали, может быть, даже выгнали из команды. Я знаю это, потому что подобное случалось со мной много раз до этого.

Возможно, именно потому, что я придерживаюсь правых идей, я очарован Бенито Муссолини. Помните эти объявления на мобильных телефонах, в которых спрашивали людей, кто им больше всего нравится? Иан Райт выбрал Мартина Лютера Кинга, мой выбор пал бы на Муссолини. У меня есть дюжины биографий Муссолини. Я думаю, что он в значительной мере был неправильно понятой личностью.

Есть два аспекта моего увлечения Муссолини. Первый — это путь, которым он встретил трудности и преодолел их. Впервые попав в тюрьму, он, будучи членом Социалистической партии, был арестован за выражение своего мнения. Позже то же самое произошло с ним, когда он был уже по другую сторону баррикады, членом Фашистской партии. Неважно, какие у тебя политические убеждения, но если ты выражаешь свое мнение, то власть имущие постараются закрыть тебе рот.

Ему удалось объединить всю страну вокруг себя в то время, когда не было телевидения и масс–медиа. Было разве что только радио. Не то, что сегодня, когда любой политик имеет возможность выступить на телевидении. В те времена все протекало медленнее. Он должен был полагаться на свое слово, и его посыл распространялся очень медленно — к вершинам гор, и в низ долин, что более напоминало свершения Уильяма Уоллеса в Шотландии. К слову, я думаю, что между ними двумя можно провести много параллелей. Как и Уоллес, Муссолини был патриотом, который построил нечто из ничего, шаг за шагом, личность за личностью.

Я любуюсь, каким образом он создал свое государство, и восхищаюсь, как он управлял и консолидировал его. Муссолини был убежден, что обязан спасти страну. Ставки были высоки, но у него была высокая цель, которой он оправдывал свои средства. Да, чтобы достичь этой цели, он иногда ставил под угрозу свои ценности, свое понимание морали.

Он вводил в заблуждение народ, часто его поступки были низкими или рассчитанными. Но все это было мотивировано исключительно высшей целью. На кону стояла судьба нации. Он жертвовал индивидуальностями ради того, что было, как он думал, большим. И он сделал много хорошего: от ввода народной пенсии до постройки больниц, от модернизации железной дороги до возрождения гордости целого народа.

Что восхищает меня — и это наверно есть то, что делает Муссолини и меня очень разными — это его способность идти против своей морали для достижения цели. Согласно любой заметке, которую я читал, Муссолини был очень принципиальным, этичным человеком. Тем не менее, он отбрасывал свое понимание «хорошего» и «плохого», ставил под угрозу свою этичность, чтобы спасти страну. Это то, чего, вероятно, не смог бы сделать я. Так, я не смог бы подвергнуть (и не подвергнул) риску свои принципы, даже для того, чтобы спасти самого себя. Много раз я твердо стоял на том, во что верил, а позже расплачивался за это.