Даже выехал в Сахару,

Там, где по словам Бильбоке,

Люди жили в коммунизме.

А Луиджи был расстрелян.

Он, с подачи болтунишки,

Чтоб прошли прыщи на теле,

Кардиналу пукнул в ухо.

Часто люди вспоминали,

Как графиня Эскузано,

Чтоб поправиться немножко,

Ела порошок стиральный.

А когда хвастун Бильбоке

Объявил, что лечит триппер,

В его доме побывала

Половина древней Пизы.

Как-то раз на карнавале

Дон Бильбоке и другие

Пили вкусное «Чинзано»

И невкусную мадеру.

Молодые итальянки

Мимо в лодках проплывали.

Где-то после двух галлонов

Дон Бильбоке начал хвастать.

«Господа! Имею мненье,

Что любую даму в Пизе,

Несмотря на рост и возраст

Умудрюсь отсиндефучить».

«Чепуха! — сказал Мазотти,

Мою тёщу не сумеешь,

Она весит триста тридцать,

Её возраст двести двадцать.

Но она ещё при мозге,

Помогает по хозяйству,

Занимается гантелей

И немного джиу-джитсу».

«По рукам, — сказал Бильбоке, —

Если трахну — ставишь водки,

Если нет — я в голом виде

Танец с саблями станцую».

Все, смеясь и балагуря,

Направляются к Мазотти,

Там становятся за ширму,

И подглядывают в щели.

Дон Бильбоке для синьоры

Сделал сразу три засады,

Бросил на пол десять сольдо,

И разделся до колготок.

Приготовив респиратор,

Чтоб от вони не поехать,

Он размял банан жилистый,

И за креслом притаился.

Не прошло и полминуты,

Как в покои входит тёща,

У Бильбоке от испугу

Кожа сделалась короче.

В кимоно, расшитом вязью,

С самурайскими плечами

Тёща сильно походила

На большой мартен с Магнитки.

«Ой, смотрите — десять сольдо!» —

Она радостно вскричала,

Подобрала платье выше,

И с натугой наклонилась.

В тот же миг синьор Бильбоке

Громко крикнул: «Мама мия!»,

Как джейран на тёщу прыгнул,

И куда-то провалился.

«Это что ещё такое?» —

«Это я» — сказал Бильбоке.

«Негодяй! Сейчас же вынуть,

А то очень пожалеешь».

«Никогда!» — сказал насильник,

И задвигался быстрее.

И тогда мадам Мазотти

Сократила мышцы таза.

«Ай! — вскричал синьор Бильбоке. —

Отпустите! Это шутка!

Это недоразуменье!

Я, видать, ошибся домом».

Но упорная старуха

Всё давила и давила,

А когда разжала мышцы,

То за ширмой кто-то вскрикнул.

Гениталии Бильбоке

Стали толщиной с газету.

Цвета сливы перезревшей,

Шириной с поднос для чая.

Разъярённый потерпевший

Танец с саблями исполнил,

А потом своей газетой

Тёщу надвое разделал.

Где он счас — никто не знает,

Говорят, что в Армавире

Без ножа на местном рынке

Дон Бильбоке режет мясо.

«Если спросите — откуда

Эти сказки и легенды,

Я скажу вам, я отвечу...»

Лонгфелло

Если спросите — откуда

Эти сказки и легенды,

Я тотчас тебе отвечу:

«Не твоё собачье дело».

Эти сказки и легенды

Из страны дакотов злобных,

Из селений ирокезов,

И вигвамов добрых сиу.

От навахов и апачей,

От пуэбло и не очень.

От чероки и мохавков

Эти сказки и легенды.

Могикане и команчи,

Черноногие и ханты,

Уважали и любили

Эти сказки и легенды.

Это — песнь о Гайавате,

Да, том самом Гайавате —

Победителе неверных,

Покровителе индейцев.

Его прадед Дикий Мерин

Был когда-то ирокезом,

Но не просто ирокезом,

А большим и мускулистым.

Мог струёй пробить бизона,

На зубах с бобрами дрался,

Побеждая регулярно

Этих хищников мохнатых.

Жён имел он тридцать восемь.

И они его достали.

Хоть шаман неоднократно

Говорил об истощеньи,

Обслужив их как-то за ночь,

Он заснул опустошённый.

Начался некроз мошонки,

Не проснулся Дикий Мерин.

Лишь одна из жён любимых

По прозванию Окапи

Несмотря на поздний климакс,

Родила ему сынишку.

Поздний мальчик был дебилом.

Его звали Мягкий Череп.

Лёжа в мамином вигваме,

Он катал из носа шарик.

Только в двадцать из вигвама

Он наружу показался.

Говорят, совет старейшин

От испуга обос...ся.

Мягкий Череп левым глазом

Постоянно видел звёзды.

В то же время правым глазом

Видел только кончик носа.

Изо рта слюна стекала,

До пупа язык болтался,

Украшение из перьев

Он носил на рыжей щётке.

Лишь животные инстинкты

Жили в этом организме —

Обожраться, отоспаться,

Сбросить стул и размножаться.

Раз, среди болотных топей,

Мягкий Череп кушал клюкву.

Вдруг пирога подплывает

С озорницей Тонкой Струйкой.

Стала та дразнить калеку

Всевозможными словами,

А потом доху задрала

И вареник засветила.

Мягкий Череп отвязался

И набросился на Струйку,

Отдубасил озорницу

И опять стал кушать клюкву.

Струйка с плачем убежала,

Грустной стала, затаилась.

Но проходит пятый месяц,

Её тушка округлилась.

А буквально через месяц

Мягкий Череп шёл до ветру,

Провалился в яму с гризли,

И медведь его покушал.

Засвистел по норкам суслик,

Распустились почки клёна.

На проталине весенней

Струйка родит карапуза.

И боясь упрёков близких

И насмешек злых подружек,

Струйка голого младенца

Бросила в ручей широкий.

Там, средь зарослей кувшинок

По теченью он понёсся,

Карпы, щуки и сазаны

Мотылём его кормили.

Так доплыл он до Флориды

В племя славных семинолов,

И его они назвали

За цвет кожи — Оцеолой.

Хороша Флорида летом,

Светит солнце над Майами,

Быстрокрылые колибри

Опыляют орхидеи.

В этом крае благодатном

Быстро вырос Оцеола,

Крепким стал, как хвост каймана,

И стремительным, как газы.

Он ловил с друзьями рыбу,

По сезону бил орехи,

Ставил снасть на крокодила,

Уважал совет Старейшин.

Срок пришёл — и он женился.

На красавице Онасис,

Младшей дочери шамана,

Ослепительной блондинке.

Вскоре та отяжелела,

Но на месяце четвёртом

Подняла предмет тяжёлый

И нарушила процессы.

От натуги у Онасис

Разорвалась перепонка,

И мгновенно наступили

Преждевременные роды.

К изумлению старейшин