-- Но ты ведь точно так же можешь... поселить пламя на клинке, -- Острон взмахнул рукой. -- Я сам не помню, но Сафир говорила мне, что мой ятаган полыхал.

-- Ты весь полыхал, как куст горады, -- буркнул великан, осторожно обходя сидевших на камнях людей. -- Когда я селю пламя на клинке, я открываю душу Мубарраду. Это... не так-то просто понять, а чтобы научиться этому... ну, у меня ушел десяток лет.

-- Что значит -- открыть душу?

-- Вот именно... и попробуй объясни тебе. Я... -- Халик задумался. -- Ну, для начала я выкидываю из головы все мысли, до единой. Все мое сознание сосредоточено на образе огня. И потом... эй, эй, только не пробуй это сделать прямо здесь!

-- А что?..

-- А если подожжешь что-нибудь? Нет, парень, -- замахал он руками, -- будь добр, тренировками занимайся подальше от людей. Пока не научишься контролировать свой Дар, это точно.

Острон улыбнулся и кивнул.

-- Извини, я дурак.

Тем временем они подошли к тому месту, где по-прежнему верхом на верблюде сидела Сафир; владелец животного, Абу, о чем-то разговаривал с дядей Мансуром.

-- Надеюсь, Сафир и дядя пойдут в нашем отряде? -- спросил Острон у Халика. Тот немедленно кивнул.

-- Конечно. Еще не хватало, чтобы ты беспокоился о них.

-- Где же мы встретимся с остальными отрядами?

-- В Ангуре, -- ответил Халик. -- Ты слышал когда-нибудь об этом городе?

-- Да, на базаре в прошлые годы, -- задумавшись, припомнил Острон. -- Это большое селение маарри на северном берегу Харрод, верно?

-- Его еще называют серединной жемчужиной, -- тот улыбнулся уголками губ. -- Это дивное место.

-- Как... Тейшарк?

-- Нет, нет. Тейшарк -- цитадель, а Ангур -- не крепость. Но, впрочем, я надеюсь, скоро ты увидишь все сам.

-- Скоро ли, -- пробормотал Острон.

***

Много лет назад, -- если верить словам дяди Мансура, -- здесь был большой оазис, в котором часто стояли лагерем племена, но с годами источник в его центре ослаб и почти иссяк, и отряд во главе с Халиком нашел только жалкие четыре пальмы посреди каменистой пустыни. Источник, впрочем, еще был в состоянии обеспечить их водой, так что лагерь было решено разбить здесь.

Вечерело; Острон наблюдал за тем, как Сунгай отпустил свою сову на разведку -- Хамсин была самым полезным существом в отряде, за ночь птица облетала окрестности на расстоянии пятнадцати-двадцати фарсангов вокруг лагеря. С тех пор, как стражи Тейшарка разделились на менее крупные отряды, прошло четыре дня. Люди рассеялись по пустыне. В отряде Халика было меньше воинов, чем в остальных: всего двадцать девять, если не считать совы.

Привычные звуки лагеря успокаивали Острона, придавали ему уверенности; всю свою жизнь он провел в окружении этих звуков, и они означали, что все в порядке. Негромкие разговоры людей, редкие вскрики верблюдов или ржанье лошадей, треск пламени в костре, чья-то игра на барбете -- все это сливалось в один убаюкивающий фон.

В последние дни у Халика было мало времени на то, чтобы учить Острона, и тот занимался в основном сам; подолгу выполнял упражнения с ятаганом чуть в сторонке от лагеря, сидел с закрытыми глазами, пытаясь определить, кто что делает. И сегодня Острон, поразмявшись с мечом, вернулся к юрте дяди Мансура, уселся на бурку, скрестив ноги, и зажмурился.

Море звуков окутало его. Блики света плясали на внутренней стороне век, давая знать, в какой стороне горит пламя, в какой стороне светит луна. Острон слышал дыхание задремавшего у костра дяди: тот наверняка сидит, сгорбившись, с позабытой погасшей трубкой в ладони, и тенью хадира закрывает его морщинистое смуглое лицо. Легкие шаги позволяют отследить перемещения Сафир: вот она выбралась из юрты, судя по приблизившемуся звуку дыхания, заглянула в лицо Острону, пошла к костру. Кто-то еще шел по песку, направляясь к их юрте, и Острон быстро угадал, кто это: шедший начал негромко мурлыкать себе под нос какую-то мелодию.

-- Абу Кабил, -- окликнул парень, не открывая глаз.

-- А, ты опять упражняешься. Скоро научишься видеть ушами, а?

-- Неплохо бы, -- пробормотал Острон. Абу приближался; он сосредоточился на очертаниях кузнеца в своем сознании, почти мог видеть, как тот шагает по песку своими привычными сандалиями -- и не холодно ему?.. Остановился совсем близко, руку протянешь -- и вот он, Абу.

-- А если я тебе подзатыльник отвешу, успеешь увернуться? -- с любопытством спросил кузнец. Острон вздохнул.

-- Иногда получается. Ну попробуй.

Тишина. Абу вроде бы стоял не шевелясь; Острон знал, что прежде чем нанести удар, он должен будет поднять руку, -- от этого совсем близко придет в движение воздух. Он ожидал этого движения, как всегда во время тренировок с Халиком, весь напрягся, готовый наклониться, чуть что.

Никакого движения не было, просто вдруг костяшки пальцев Абу легонько стукнули его по хадиру сзади. Острон от неожиданности открыл глаза. Сафир улыбалась, наблюдая за ними от костра; дядя Мансур действительно продолжал дремать.

-- Ну, все у тебя впереди, герой, -- рассмеялся Абу. -- А с огнем управляться ты уже научился?

-- Да если бы, -- уныло ответил Острон, поднимаясь и потягиваясь: ноги затекли, а он и не заметил. -- Я даже, в общем-то, не знаю, с чего начинать. Просто хотеть, чтобы появился огонь? Я могу до умопомрачения думать "огонь, приди", но ничего не случится.

-- Ну, -- Абу Кабил добродушно потер заросший подбородок, -- наверное, начинать надо с того, что однажды у тебя уже это получилось?

-- Да, но я не знаю, как!

-- Но ты же помнишь, что ты чувствовал в тот момент?

-- Отчаяние, -- буркнул Острон: эти воспоминания ему совсем не нравились.

-- Видимо, не только это, -- улыбнулся кузнец и направился к костру. Острон нехотя принялся перебирать в голове события той страшной ночи.

Он стоял, глядя в огонь, и вспоминал. Каким он был тогда слабым, беспомощным, обузой людям, окружающим его!.. Халик защищал его, даже Сафир прикрывала его, Адель спас его...

Перед глазами медленно оживали пугающие картины. Искаженные лица одержимых, иззубренные палаши, серые лохмотья. Лицо Аделя. Клинки, вонзающиеся в живую плоть.

-- Отчаяние было потом, -- тихо сказал Острон, переводя взгляд на свои руки. -- Сначала была ярость. Такая сильная, что она обжигала меня. Не давала дышать.

Абу Кабил и Сафир, о чем-то переговаривавшиеся у костра, на его слова обернулись; в этот самый миг на кончиках пальцев Острона полыхнули огоньки.

Мигнули и погасли; Острон поднял голову и ошалело уставился на них в ответ. Ассахан рассмеялся, сложив руки на груди.

***

Всю следующую неделю ни единого человека по пути им не повстречалось. Хамсин неизменно возвращалась по утрам, и Сунгай выслушивал ее безмолвный доклад, а потом качал головой: никого. Под конец недели Халик, до того ведший отряд строго на север, начал резко забирать к западу. Одним из первых это заметил дядя Мансур, о чем-то долго переговаривался со слугой Мубаррада; Острон тоже заметил, но не сразу. В этой части Саида их племя никогда не кочевало, и местность для него была незнакомая. Бесконечный серир, и ноги уставали идти по камушкам, а одна из двух лошадей, бывших в отряде, как-то потеряла подкову. Абу Кабилу пришлось демонстрировать чудеса своего искусства и перековать в подкову маленький котелок. Вокруг кузнеца в тот вечер собрался весь отряд, а он ругался и наконец заявил, что долго эта дрянь не протянет, но лучше так, чем ничего. Многие удивлялись, обнаружив, что Абу прихватил с собой из Тейшарка все свои инструменты, включая походную наковальню, но Острон только улыбнулся, узнав об этом.

В то утро отряд вышел в путь, повернувшись к солнцу спиной; Халик привычно шел впереди, и по его правую руку вышагивал Сунгай, на плече которого спала птица. Острон, подумав, нагнал их и пошел рядом.

-- Наше племя никогда не бывало в этих местах, -- сказал он Халику; слуга Мубаррада продолжал смотреть вперед, и его светло-коричневый бурнус еле заметно колыхался от ветерка. -- Ты знаешь здешний серир, Халик?