— Вертить им, как хотит, — проворчала Верка.

Торговать было скучно, да и совестно. Алексей решил пройтись.

— Ступай, милок, ступай, — обрадовалась Верка.

Рассмеявшись про себя, Алексей подумал, что Верка сразу же повысит цену и возместит убыток.

Солнце припекало все ощутимей — даже шинель пришлось расстегнуть. Изредка налетал ветерок, поднимая пыль. Шагая мимо прилавков, Алексей размышлял о том, какой станет его жизнь, когда он распишется с Веркой. Перед глазами возникла хата с низким, прогнувшимся потолком, с разбегавшимися по стене трещинами, похожими на отпечаток огромной паутины. Даже думать не хотелось, что придется жить с больной тещей, свояком-инвалидом, чумазыми ребятишками. Встревоженный этими мыслями, Алексей незаметно для себя очутился на прилегавшей к базару пыльной улице и, пройдя два или три квартала, вдруг увидел Веркиного обидчика, стоявшего в компании таких же, как и он, нагловатых парней. Первым побуждением было повернуться и — наутек. Алексей пересилил страх, сунул для собственного успокоения руку в карман и, ощущая в коленях дрожь, с нарочито независимым видом прошагал мимо парней, опасливо смолкших при его приближении. Да и как было не бояться, когда рука в кармане могла означать финку или трофейный «вальтер». За углом Алексей перевел дух, вытер пот и помчался к Верке. Поначалу хотел рассказать ей о встрече с губастым, но решил — расстроится.

Перехитрить Верку оказалось не так-то просто. Как только Алексей подошел, она внимательно посмотрела на него.

— Соскучилась? — смутился он.

— Лица на тебе нет, и глаза бегають.

— Должно быть, перегрелся.

Верка недоверчиво покачала головой.

Базар по-прежнему волновался, шумел, но уже был не таким, как утром. Покупатели подходили все реже. Приценившись, удалялись, никак не выражая своего отношения к стоимости курицы. Спустя некоторое время Верка сказала, что те, кто охоч до сациви, уже стряпают, а о ценах справляются перекупщики.

— Закругляемся? — обрадовался Алексей: ему очень надоел базар.

Верка перевела взгляд на трех оставшихся на прилавке кур.

— С чеймодана они.

— Авось не испортятся.

— Авось да небось, а мне, милок, риск.

— Без риска торговать нельзя.

Верка прыснула.

— Купец с тебя, как…

— Договаривай, — обиженно пробормотал Алексей.

Верка вытерла кончиком платка выступившие слезы.

— Ладноть! Одну сегодня сварим, другую утром, а третью тетке Маланье отдадим.

— Кому?

— Фатерной хозяйке. Она раньше на нашем хуторе жила. Сродственница Матихиным. Сбоку припека, но все же сродственница.

Открыв дверь, тетка Маланья удивленно прошамкала, подняв мутные глаза.

— А говорила — больше не приедешь.

— Пришлось.

— Самовар поставить?

— Обязательно!

Хозяйка была в той же душегрейке, в тех же валенках с отрезанным верхом, шею обмотала полотенцем сомнительной чистоты; пахло от нее чачей.

— Все хвораю.

— Вижу.

— Доктора побожились, — ничего нет, а меня каждый день лихорадка бьет. Только чачей и спасаюсь.

Верка погасила в глазах веселые искорки.

— Мы тоже сегодня выпьем.

Тетка Маланья оживилась, пообещала сменить на кровати простыни.

Верка открыла чемодан, вынула две курицы.

— Одну себе возьми, другую свари.

Тетка Маланья прикинула на руках, какая тушка потяжелей.

— С чего это ты расщедрилась-то, а? Закуску бесплатно выставлю, а чача — по обычной цене.

— Могла бы не предупреждать.

— Не предупредишь — накладно станет.

— Разве я тебя обманывала?

— В прошлый раз вдвоем ночевали, а в оплату всего червонец дала.

— Господи! — воскликнула Верка, вытащила из-за пазухи узелок с деньгами, отсчитала десять измятых рублевок. — Возьми.

На лице тетки Маланьи отразилась душевная борьба. Показывая глазами на кур, она прошамкала, демонстрируя великодушие:

— Заняты руки-то. Да и невелики деньги — червонец.

Они, наверное, долго бы пререкались, если бы Алексей не сказал, что голоден. Шаркая валенками, тетка Маланья унесла кур. Сунув рублевки в карман ватника, Верка вздохнула.

— Денег у нее, милок, не пересчитать.

— Что-то не верится.

— Правду говорю. Ишо до войны не плошала. За рупь, бывало, купить, втридорога продасть. Потом съехала от нас — взамуж вышла. Гутарять, хорошо жили. Как помер муж, сызнова мухлевать стала. У Матихиных это, видать, в кровях.

Ужинали на веранде с мозаичными стеклами. Кроме большого стола и нескольких расшатанных стульев там были две поставленные углом кушетки. Давно не метенный пол прогибался, поскрипывал; на пыли оставались отпечатки подошв. К веранде подступали кусты и деревья, смутно видневшиеся сквозь разноцветные стекла.

— Замечательная веранда! — сказал Алексей, радостно вдыхая свежий воздух: в комнатах, как и в прошлый раз, попахивало.

Тетка Маланья кивнула.

— Не простынешь? — с едва уловимой насмешкой обратилась к ней Верка.

— Две кофты поддела, — призналась хозяйка. — На воздухе тоже бывать надо, а то все взаперти и взаперти.

— Неужто даже на базар не ходишь?

— Не хожу. — По щеке тетки Маланьи скатилась, повиснув на подбородке, крупная слеза. — Отоварю карточки и — назад. Постояльцы меня не обижают: то домашней колбаски дадут, то сальца, а овощь своя — с огорода. Огурчиков насолила, помидорок — до самой весны хватит.

— Пенсию ишо не выхлопотала?

— Говорят, стажа нет. А где его взять-то? Колхозный не в счет, а такого у меня всего пять годков. — Тетка Маланья стерла размашистым движением слезу, помолчала. — Как помру, все, что нажила, Татьяне отойдет.

— Ейной матери, — возразила Верка. — Она самая главная твоя сродственница.

— Ей и ему — вот. — Тетка Маланья выставила кукиш. Седые пряди растрепались, в глазах появилась осмысленность. — Третьего дня бумагу подписала — все Татьяне. Только она мне письма слала, с днем ангела и другими праздниками поздравляла. Недавно фотку прислала — вся в покойницу-бабку.

Чача была крепкой и чистой, как слеза. Тетка Маланья быстро пьянела, жаловалась на свою жизнь. В невнятном бормотании была тоска, и Алексей подумал: «Нет ничего страшней одиночества». Опрокинув еще рюмку, хозяйка вконец раскисла, понесла ахинею.

— Уложим, а сами ишо чуток посидим, — сказала Верка и отвела тетку Маланью спать.

Они сидели на веранде, перебрасываясь словами.

— Слышь-ка, — неожиданно сказала Верка, — перед самым отъездом столкнулась с Татьяной. Хвостом она вертела и гляделками так улыбалась, что меня сомнение взяло. Может, переспал с ней, а?

Алексей хотел признаться, но смалодушничал.

— Типун тебе на язык!

Верка удовлетворенно кивнула. А если когда-нибудь обман раскроется… О том, что произойдет тогда, думать не хотелось.

Было темно, тихо и прохладно.

— Надоть мешки на веранду вынесть, — сказала Верка и, кутаясь в платок, встала.

Когда Доронин возвратился в комнату, она уже лежала. Разбросав где попало гимнастерку, ремень, брюки, трусы, майку, он скользнул под одеяло и, прижавшись к Верке, в тот же миг позабыл и о своих тревогах, и о Татьяне — обо всем на свете позабыл.

Утром, расчесывая перед поставленным на подоконник осколком зеркала свои чудесные волосы, Верка пожаловалась, лизнув кончиком языка губы:

— Вона какие стали! Даже торговать будет совестно.

— Ничего, ничего, — проворчал Алексей, скрывая свою стыдливость, любовь к Верке.

— Тебе-то хорошо гутарить, а мне на базаре глаза прятать придется. — Она поднесла к лицу осколок, сокрушенно поводила головой…

Кур хватали — только давай.

— Выходной, — пояснила Верка, пересчитывая на опустевшем прилавке деньги. — Послезавтра дома будем.

Уехать не удалось: в горах произошел обвал. Можно было добраться до Курганной кружным путем, но Верка сказала:

— Тольки намучимся.

Она поохала, попричитала о племянниках и матери, которые без нее как без рук, вспомнила о брате. Смирившись с неизбежным, спросила: