Фрайтаг медленно подошел к нему.

— Ну, господин доктор, хотите изменить ваши показания?

— Нет. Мне нечего добавить к сказанному ранее.

— А почему вы оказались здесь?

— Я приехал к своей сестре Ренате — она живет этажом ниже. Сестра рассказала мне о новом преступлении и о том, как мимо нее пронесли женщину на носилках… Я испугался за Этту, потому и прибежал сюда.

— Предположим, что все так. Но у меня к вам еще один вопрос: некоторые свидетели утверждают, что госпожа Ахенваль и раньше нападала на своего мужа, а в свете последних событий эти показания приобретают новую силу.

— Ни о чем подобном мне не известно.

— Как же так? Двое из свидетелей показали, что госпожа Ахенваль в момент ссоры набросилась на мужа и ударила его утюгом!

Этта не выдержала и произнесла дрожащим голосом:

— Я бы скорее подала на развод. Можете мне поверить…

— Хорошо, допустим. Но у меня к вам еще несколько вопросов, госпожа Ахенваль. Вам случайно не знаком несессер из крокодиловой кожи с позолоченными запорами? Дорогая вещь, насколько могу судить.

— Он стоил три тысячи марок по закупочной цене. Я привезла его из Парижа, но мой муж забрал его из магазина.

— Что значит «забрал»?

— Сначала мы думали, что его украли, но позже муж признался, что подарил его Лоре фон Фройдберг на прощание. Я поставила его перед выбором: или он прекращает свои отношения с Лорой фон Фройдберг, или я подаю на развод.

— Как долго он был знаком с госпожой Фройдберг?

— Уже полтора года… Он познакомился с ней в Зальцбурге, куда ездил с Рут Хинрих.

— Значит, Рут знала об их связи?

Этта пожала плечами.

— Она говорит, что нет. Но я уверена, что она знала все.

— Не буду вас больше мучить, госпожа Ахенваль. Возвращайтесь к себе в отель и отдохните.

За дверью Фрайтага ожидал Борхард.

— Фройдберг, кажется, сбежал, господин комиссар. Его нигде нет…

«Soir de Paris» — так назывался маленький кабачок — полубар, полуэспрессо.

В вечерние часы, между семью и восьмью, кабачок обычно пустовал, именно здесь встречались Рут и Роман, выпивая по рюмочке своего любимого вермута.

Рут сидела одна в самом дальнем углу бара. Она уже допила вторую рюмку и, вертя в руках шариковую ручку, смотрела то на пламя свечи, то в свой альбом для эскизов.

Наконец в восемь часов появился Роман, и Рут, подхватив свои вещи, пошла ему навстречу. Лишь бы побыстрее отсюда!

— Пойдем, Роман. Мне надо на воздух, а то я здесь сойду сума.

— А что случилось? — удивленно посмотрел на нее Роман.

— Ничего… Просто не хочу здесь оставаться. Пойдем лучше в парк.

Они вышли на улицу и пересекли площадь.

— Какие новости, Рут?

— С тех пор, как мы разговаривали по телефону, — никаких.

Рут позвонила Роману из пансиона и сказала, что с трех часов сидит и ждет, когда объявятся Лора и Харальд Фройдберги, но ни один не явился.

— Я пару раз пыталась позвонить Циршу, у которого остановился Харальд, но никто не подошел к телефону. Если бы знать, что это значит.

— А Лора?

— Тоже не появлялась. Может, она и не приехала в Мюнхен, только собиралась… В шесть я снова звонила в Зальцбург.

— И?

— Ничего. Никто не подходит к телефону. Это ужасно… — Рут зябко поежилась и взяла Романа под руку. — Мы все нервничаем и все подавлены.

У меня такое чувство, что теперь никто никому не доверяет. Может быть, это самое ужасное… Вместо того, чтобы держаться вместе и помогать друг другу… Я это заметила и у Этты. Она стала какой-то чужой… Ей кажется, что я покрывала связь Лоры с Гвидо. А я бы сумела справиться с Лорой. Можешь поверить. Надо было лишь пригрозить, что я напишу Харальду обо всем. Стоило посмотреть, как быстренько она прекратила бы свои шашни с Гвидо.

— Должно быть, она его все-таки любила… Иначе к чему эта связь?

— Ах, да она маленькая холодная змея… Она не любила ни одного, ни второго. С Гвидо просто проводила время, а Харальд — миллионер, он исполнял любое ее желание. Вечерние платья из Парижа, бриллианты, голубая норка…

Роман вдруг остановился.

— Рут, скажи мне… Ты что, завидовала Лоре из-за этих вещей?

— Завидовала? Я? Лоре? Ради всего святого! Ты, видимо, меня плохо знаешь.

Разве я не та девушка, которой нужны три керамические плитки, кисточка и палитра, чтобы быть счастливой? Что с тобой, Роман? Может быть, тебе что-то и показалось, может, я и сама не всегда знаю, куда меня тянет… Но мое сердце всегда будет принадлежать тебе. Даже если ты меня бросишь…

— Я тебя не брошу, Рут… Никогда не брошу.

Они обнялись и продолжили прогулку по аллеям темного парка. А около половины десятого вернулись в отель, где Этта сообщила им неожиданную новость о том, что произошло с Лорой Фройдберг.

— Черт меня подери, если я вру, господин комиссар, — говорил хозяин бара «Бонбоньерка».

У него — невыразительное одутловатое лицо с хитрыми глазами, грубо очерченным ртом и боксерским носом. Костюм в яркую клетку, галстук и шелковая рубашка выглядят дорогими, на мизинце — кольцо с бриллиантом.

Вчера он был в Регенсбурге на свадьбе, поэтому Фрайтаг не мог его разыскать.

Сегодня же вечером в баре было почти пусто, и на танцплощадке никого. Два длинноволосых молодых официанта слонялись в глубине бара, а четверо музыкантов сонно настраивали свои инструменты. Жизнь здесь просыпалась после девяти.

— Какое мне дело до Осси Шмерля? — продолжал хозяин бара. — Ради этого висельника давать ложные показания? Да упаси меня Боже! Вон там, на том стуле, — воскликнул он и показал коротким толстым указательным пальцем на красный табурет у стойки. — Вот тут он сидел как приклеенный до четырех утра. Опрокинул от пяти до десяти двойных.

— Двойных чего?

— Виски, пожалуй. Барменша скажет точнее. Где-то без четверти пять вошел Шутцманн, и мы все вместе отправились домой. Шутцманн подтвердит это.

Фрайтаг отмахнулся:

— Мне это ничего не даст. То, что Шмерль позавчера ночью был здесь, не вызывает у меня сомнений. Я хотел бы знать, от которого и до которого часа он был в баре, а не как долго.

Хозяин возмущенно вскинул руки.

— Мы же не отмечаем по секундомеру, господин комиссар, когда гость приходит и уходит. Полагаю, Шмерль пришел где-то между двумя и половиной третьего. Ахенваль был уже здесь, и…

— Ахенваль? — удивился Фрайтаг.

— Да, и довольно долго. А потом они о чем-то спорили.

— Что вы называете спором?

— Если у одного одно мнение, а у другого другое… Но в таких случаях я никогда не слушаю. Может, Додо знает больше?

— Кто это — Додо?

— Барменша. Должна вот-вот придти. Ахенваль покинул бар довольно разозленный, а Шмерль остался. Тут, на этом табурете. И в этом я могу поклясться. Не из симпатии к Шмерлю, а потому, что так и было. Шмерль никак не мог убить Ахенваля, тот ушел отсюда живехонький. А Шмерль до пяти не сдвинулся с места.

— За что, собственно, Шмерль дал вам пятьсот марок?

— На пропой, на что же еще? Или вы думаете, что за ложное показание? Пять сотен? Вы меня плохо знаете…

— Что значит «на пропой»? — холодно переспросил Фрайтаг. — Он был вам должен?

— Должен? Шмерль? Да я ему полпорции в долг не дам. Таким людям я кредитов не даю. За него всегда платил Ахенваль. Но позавчера Шмерль дал мне пятьсот марок на хранение. Он был уже совсем хорош и думал, что может потерять эти деньги.

— У него еще были деньги?

— Откуда мне знать, господин комиссар?

В этот момент дверь бара распахнулась настежь, и в зал стремительно вбежала какая-то женщина.

— А вот и Додо.

Барменша выглядела почти солидно, как стенографистка в каком-нибудь финансовом учреждении. Серая шляпа, серое пальто, никакой косметики. Она энергичным шагом подошла к ним и, когда Фрайтаг объяснил ей, в чем дело, она тут же схватила суть.