«Только не надо думать, — сказал себе Серега, — эти мысли сейчас мешают… А она ждет и должна дождаться!»

Свершилось при свече, красившей все в оранжево-красные тона, под звон пружин и дребезжанье чайной посуды, неубранной со стола. И было хорошо, но какие-то образы прежних женщин все время выплывали из углов памяти, и было страшно, что все это сон или наваждение. Эти призраки мешали, надоедливо уводили куда-то, лезли на язык… Язык приходилось прикусывать, чтобы не назвать Алю — Галей, Олей, Люсей, Леной… Почему они все мерещатся, что им тут надо? От жары, что ли? Или от усталости? Почему они не мешали там, в машине? Прочь, прочь! 

То ли Аля почувствовала, что он не в себе, то ли ей самой захотелось большего, но только она с неожиданной силой опрокинула его и уложила на обе лопатки. Теперь все было в ее власти, и Серега постепенно стал отрешаться от дурацких видений и мешанины в голове. Он заразился безумием от Алиного азарта и всплыли со дна морского все отчаянные образы и сравнения; лихие песни зазвучали в голове, и показалось, что еще не все, что он еще проживет тысячу лет, а то и десять тысяч!

— А-а-а-а! — выкрикнула Аля, взметывая вверх руки, будто готовясь взлететь, а затем упала Сереге на грудь, мокрая, взъерошенная, вздрагивающая.

Он тихо гладил ее скользкую спину, но в глаза уже впечатался образ: руки — крылья, выгнувшийся торс, откинутый подбородок, закрытые глаза… Это надо писать. Тут не надо позирования и десятка эскизов. Это — намертво. Можно подождать неделю, месяц, но из головы не уйдет ни одна деталь. Новый кусок жизни был обеспечен, спасибо, Аленький! 

— Душа у тебя, конечно, нет, — вздохнула Аля. — Ой, как не помешал бы!

— Что делать, тут не Москва. Ты знаешь, и задумал новую работу…

— Вот это да! Ты человек искусства, — сказала Аля. — Лежит, извиняюсь, на бабе и думает о живописи…

— Не совсем так, — улыбнулся Серега, — строго говоря, в этот момент ты сверху. И ты — основа композиции.

— Интересно. Это опять аллегория, как в «Истине» и «Откровений»?

— Да. Эта штука будет называться «Мечта».

— Очень жаль, но позировать я тебе не буду. Мне надо завтра ехать в Москву. Почему, ты думаешь, я так форсировала события?!

— А мне и не надо, чтобы ты позировала. Ты у меня здесь, — Серега постучал себя по лбу.

— Ну ладно. Посмотрим, что будет. У меня, к сожалению, в Москве будут совсем не веселые дела. Надо будет похороны организовывать. И завтра тоже… В общем, я тебе очень благодарна, что так хорошо все вышло. Совести у меня нет, я это знаю, но я не могу тонуть во всей этой скорби. У меня не хватает эмоций. А может, и хватает, но я должна быть живой. Твоя бывшая Лена запаслась коньяком. Хлопнет пару рюмок и забудется. А я не могу. Мне нужно другое. Вот я и взбрыкнула. Не бери все это всерьез, ладно? Сейчас еще разок — и хватит. Не стоит особого пира во время чумы устраивать…

— Понял, — кивнул Серега, — думаю, можно и без третьего раза.

— Нет, Бог любит троицу!

— Я же старый.

— Ничего. Я помогу тебе помолодеть.

И помогла. Τо, что она делала и, видимо, находила нормальным между мужчиной и женщиной, Серега телом принял, но душой принять не мог. Ему стало как-то мерзко и страшно, что в этом бесподобном существе таится и такая сладкая гадость. Может быть, это было хорошо, потому что им было пора расставаться.

…Когда все завершилось, он бросил взгляд на часы.

— Ух ты, пора Домовитовых забирать! А то еще заблудятся! — сказал он и начал одеваться. Аля сладко дотянулась и пробормотала:

— Хорошо! Только… Знаешь, не считай меня шлюхой и нимфоманкой, ладно? Я не такая.

— Верю, верю. Ты не устала? Машину-то можешь вести?

— Смешно. Я могу сейчас до Москвы прокатиться, не то что два квартала. А ты хотел меня за рулем подменить? Пожалуйста. Я посплю.

— Да я не умею, — честно сознался Серега.

— А мотоцикл?

— И на него прав нет. С перепугу больше поехал. Правда, раньше Тоже ездил.

— В общем, скоро мужчины переведутся, — заключила Аля. — Ну куда денешься?

…Съездили за Домовитовыми. Кап-раз был в веселом настроении. Видно, в его морской душе что-то такое штормило. Все время улыбался и даже подхихикивал себе под нос, хотя ничего не говорил. Зинка сидела молчаливая и с каменным лицом, похоже, переваривала.

Аля высадила их, поцеловала Серегу в щеку и укатила в гостиницу.

Зинка, войдя в комнату, втянула носом воздух и недовольно сказала:

— Проветрили бы, что ли, хоть топор вешай.

Серега открыл форточку, Зинка поставила чайник.

— Да-а, — произнес кап-раз, улыбаясь каким-то воспоминаниям, — цивилизация!

— Разврат все! — высказалась Зинка. — Сидят пацаны и девки, глядят и думают — вон как жить можно! Ну и живут. Вон Серега, уж седой скоро будет, а туда же. Нашел какую-то просвистелку с машиной. Небось папина машинка-то?

— Не знаю, — проворчал Серега, — не суйся не в свое дело!

— Как это — не суйся?! Я тебе кто? Сестра старшая! А между прочим, мама нам обоим дом завещала. Так что половина — моя, так и помни. И пусть кто другой сюда пристроиться не думает! А то уж Елена хотела загнать чужое-то.

— Зачем он нам, Зинуля? — спросил кап-раз. — У нас ведь в Тамбове жилье есть не хуже. В деревне, конечно, ну, зато воздух.

— Тамбов — Тамбовом, а здесь — мое. Не отдам. Или зови оценщиков да выкупай мою половину. Он тысяч на десять потянет, дом этот.

— Я тебе все пятнадцать дам, только отвяжись.

— Пятнадцать! Ой, трепло! Где ты найдешь их, банк грабить собрался?

Серега промолчал.

— Вот-вот, прикусил язык-то! — победоносно сказала Зинка. — Гулять-то мастер с девками! Я понимаю, так не проживешь, но на кой ляд тебе эта вертихвостка? Взял бы какую-нибудь постарше, за тридцать, а это что? Фьють — и нету! У нее в Москве, еще не один десяток дураков наберется.

— Наберется, наберется… — согласился Серега. — Я спать хочу. Мне завтра на работу.

— И то правда, — кивнул кап-раз, вставая.

Зинка поднялась из-за стола и добавила как бы между прочим:

— Гальку-то, слышал, на пять лет осудили. Кузьминишна рассказала, вот так. Суд сегодня был. И то спасибо, что защитника хорошего выдали. Смягчающие нашел. Родня-то Толькина на пересуд подавать хочет. Мать прямо в суде кричала: «Если не засудите под расстрел, я сама ее убью! Зубами горло перегрызу!» Это племяннице-то! Ужас, до чего озверели все.

Серега принял это к сведению и стал раздеваться.

Забравшись под одеяло и выключив свет, он закрыл глаза, но заснуть не мог. Ему мешал оставшийся на подушке запах духов. Вчера подушка тоже пахла духами, но это были Люськины, тяжелые какие-то, приторно-кислые. А теперь подушка пахла Алей. Это вызывало совсем еще свежие воспоминания, волновало и не давало уснуть.

Через некоторое время из Зинкиной комнаты послышался невнятный шепот, глухое ворчание Зинки, а потом легкое поскрипыванье. Видно, Иван не зря любовался «цивилизацией»…

Четверг, 26.10.1989 г.

Домовитов и Зинаида ушли от Семы не с пустыми руками. Он загнал им четыре кассеты по двести пятьдесят рублей за штуку. Там были «Красная жара», «Экстро», «Возвращение Джедая» и «Греческая смоковница». Даже по Семиному прейскуранту это было многовато, но, как известно, предложение и спрос находятся в связи с ценой, а если предлагается мало при большом спросе, то цена растет.

Утром Зинка встала несколько более доброй, чем обычно, и не успела испортить Сереге настроение раньше, чем тот покинул дом.

Он никак не предполагал, что, выйдя на работу, встретится с Леной. Та ждала его в фойе, у лестницы на второй этаж.

— Здравствуй, — сказала она так тихо, что у него сжалось сердце.

Сереге вдруг показалось, что произошло еще что-нибудь страшное: например, с Алей… Или в Москве кооперативы закрыли. Или въехал генерал на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки.

На самом деле ничего не случилось. Просто у Лены сел голос. Должно быть, приняла она немного больше коньяку, чем предполагала Аля. Похмельные женщины вообще выглядят не очень, но одно дело Галька или Люська, а другое — такая интеллигентная дама, как Лена.