— Заходи! — пригласил Сергей.

Владик покосился, Гоша ему не нравился.

— Вроде не следователь, — пробормотал Гоша. — Ну, здрасьте».

— Здравствуйте, — с холодком произнес Владик. — А чего это вы следователя боитесь?

— Я-то? Да так, по привычке. Я двенадцать лет сидел, три судимости…

— О! — присвистнул Владик. — Особо опасный?

— Я сам для себя особо опасный… Серега, закурить дашь?

— На. А чего ты у меня следователя ищешь?

— Как чего? — Гоша выпучился. — Ну ты даешь! Из-за Гальки, конечно!

— А что Галька, проворовалась, что ли? — уже понимая, что стряслось что-то похуже, пробормотал Панаев.

— Ну, ч-чудик… — Гоша аж захлебнулся. — Весь город уже болтает, а он напротив живет и не знает! Ты что, не слыхал, что убийство вышло? И драки не слыхал?

— Гуляли они вчера… — припомнил Серега. — Шумно, конечно, но как-то ничего… А кого убили-то?

— Галька убила. Не то братана двоюродного, не то племянника… С чего завелись, неизвестно, а только пошла драка. Ну, этот мужик, покойный, начал Гальку бить кулаками, как мужика, а она вилку, схватила да в глаз ему, аж до мозгов. Летальный исход. Всех уже выпустили, а ее посадили.

— Могут и отпустить, — осторожно произнес Владик. — Необходимая оборона…

— Оборона… — хмыкнул Гоша. — Она ж его так исковыряла, что мама родная не узнала бы, а потом еще и на остальных с топором кидалась; если б не менты, еще пара трупов была бы. Засудят! Вышку не дадут, а лет на восемь — потянет. Я вон сам-то как залетал? Первый раз: пришел из армии, пошел на танцы. Там драка — двадцать на двадцать. Ментура подкатила — все врассыпную. Троих взяли, четверых лежачих подняли. Три года — мои. Второй раз в зоне: восемь дней до срока осталось! Восемь! Пошел в сортир, а там два «волка». Побег затеяли. Там перегородка такая между одним рядом очков и другим. Они говорят, а мне слышно, но им — не видно. Стал выходить, они меня ущучили. «Или перо, или с нами», — пошел. На третий день взяли. И слава Богу, что взяли, а то эти падлы бы с меня «мясо» сделали… Четыре строгого за побег. Почти рее до звонка пахал… не чифирил, стихи в газету писал. А тут между бараками вышло. И ломы, и заточки… Троих вообще… Шлангами разлили, похватали кой-кого и меня. Еще пятак строгого. Урки и те жалели.

— Судьба… — пробормотал Серега вслух. Оказывается, вчера в двух шагах, совсем рядом, произошло ужасное, Если Гальке дадут восемь — а могут и десять! — то она, отбыв все, выйдет уже старухой. И страшно будет — на ней на всю жизнь будет кровь… Вот тебе и истина в голом виде!

— А я вот уже третий день сухой, — похвастался Гоша, — назло сионизму! И не хочется.

«Неужели я ее любил? — сам себя озадачил Серега, не прореагировав на заявление Гоши. — Мрак какой-то… Всякий раз все по пьянке, одна похоть и больше ничего. Не любят же унитаз, когда в него мочатся… Она и в школе-то была страшненькая: толстая, грубая, задиристая. И в десятом уже могла послать матом. И шлялась со всякой пьянью… И воровала. Зачем она? Для чего родилась? Чтобы убить?»

— Пошел я, — сказал Гоша. — Стихи писать.

Серега не заметил, как он вышел.

— Ты тут пропадешь, — уверенно отрубил Владик, — сопьешься или… вилку в глаз воткнут. Страшное у вас место.

— А в Москве не страшно?

— В Москве… — Владик хмыкнул. — В Москве тоже. Но там есть на что отвлечься. Все-таки есть приличные места, где можно и с людьми посидеть, что-то увидеть, услышать. А здесь… Я бы недели не прожил.

— Я тут родился, мне проще. Ладно, кончим эту тему. Гостей, конечно, гнать не принято, но мне надо на работу идти. Да и у тебя дел полно. Время — деньги…

— Я все понимаю. Тогда — пока, будешь в Москве — заходи, не прогоним. — Он уже повернулся, но Панаев взял его за плечо:

— Погоди. «Истину» забирай. Смотреть на нее не могу.

— Ты что?

— Забирай, а то сожгу. А так хоть, может, продашь кому-нибудь…

— Я не могу… — У Владика забегали глаза и пересохло во рту.

Этот сумасшедший казался ему дьяволом. «Ведь спалит! Такие легко уничтожают самих себя и свой труд… И лезть в душу — бесполезно, там все — неопознаваемое, сплошная и непроницаемая черная полоса, из-за которой идет едва заметный, полупризрачный свет…» Владик устал бороться в течение трех секунд. Он сказал буднично и без каких-либо эмоций:

— Ладно. Давай.

Серега завернул «Истину» в старые газеты, перевязал шпагатом и отдал Владику. Тот медленно, нехотя пошел. Все время хотелось бросить картину и бежать, сесть в «Москвич» и с места гнать под сто километров, чтобы Серега не догнал…

— Пока, — сказал Владик, уложив «Истину» на заднее сиденье.

«Москвич» презрительно фыркнул, прощаясь с этой немощеной, полудеревенской улицей, и, брезгливо покачиваясь на рессорах, покатил прочь.

У Сереги на душе стало спокойно и тихо. Теперь можно было идти на работу.

Понедельник, опять-таки 16.10.1989 г.

Завклубом поставил перед Серегой боевую задачу. Других этот товарищ ставить не умел — прежняя служба обязывала. Был Иван Федорович замполитом батальона, за двадцать пять лет выше не пошел и приплыл в родной город, где ему и дали работу, точнее, опять-таки поставили боевую задачу. Клуб и впрямь дошел до ручки при прежнем товарище, который за относительно небольшие, но вполне судимые хищения перешел в категорию «граждан». А Ивану Федоровичу, «Исходя из решений», предстояло ликвидировать «нетерпимое положение», вывести клуб из развала, сделать учреждением культуры, а в перспективе — как говорил сам бывший майор — «в дальнейшем наступать в направлении хозрасчета». Задача эта, если продолжать военные аналогии, была сравнима со следующей: мотострелковому взводу с приданным танком, без поддержки артиллерии, разгромить неприятельскую армию, форсировать пару рек размером с Днепр и в дальнейшем наступать на Берлин, имея целью им овладеть. Но Иван Федорович хорошо знал, хотя и не воевал по-настоящему, что в бою главное — связь, и прежде всего начал ее устанавливать, а также вести разведку. Разведка донесла, что в профкоме завода, на балансе которого числился клуб, председатель обожает рыбалку. Иван Федорович, позабыв об угрозе радикулита и ревматизма, пошел в «поиск» и взял «языка». Это было равносильно тому, чтобы взять в плен аж самого Кейтеля или хотя бы Гудериана. Дружба сразу пошла на пользу клубу. Поменялась мебель в кинозале, светильники, приехала откуда-то не новая, но вполне приемлемая аппаратура для дискотеки и набор инструментов для рок-группы. Майор установил также связь с «подпольщиками и партизанами». Некий Сема, ходя по острию ножа, называвшегося статьей 228 УК РСФСР, устраивал тайные просмотры видеофильмов. Как его «вычислил» майор, как обработал — секрет, но тем не менее в одном из забытых и давным-давно пустовавших помещений клуба был открыт видеосалон «Гласность», ще Сема крутил по семь-восемь сеансов на двадцать пять-тридцать человек чохом. Показывал он ту же «порнуху», которую объявили «эротикой», фильмы ужасов и боевики с Брюсом Ли, но статья 228 УК его уже ничуть не колыхала.

Далее Иван Федорович на почве любви к видео сошелся с юными гражданами городка. Брюс Ли Брюсом Ли, но мордобойные мероприятия надо было как-то систематизировать. Опять-таки, в глухом подполье, опасаясь статьи «О незаконном обучении каратэ», некий бывший прапорщик «спецназа» натаскивал сопляков всяким приемчикам. А в клубе были прекрасные, хотя и полузатопленные, подвалы. Майор связался с ВЛКСМ и военкоматом, нашел еще пару ребят из «афганцев» и создал под своей крышей военно-спортивный клуб. Прицепили его к ДОСААФ, стали проводить разные мероприятия… Отбирали в клуб ребят поздоровее, половчее, В ОСНОВНОМ' тех, кто и без всякого каратэ могли неплохо отделать. Собранные воедино мордовороты быстро сообразили, что теперь все прочие стаи в городе — тьфу, а клуб — их крепость. Десяток парней в голубых беретах и пятнистых комбезах поддерживали порядок на танцах. «Лишних» не пускали, если кто-то упирался и «выступал», быстро «вырубали» и, влив в рот стакан самогона, отвозили в вытрезвитель.