Так и не одолев крышку, Сандра стукнула по банке рукоятью кинжала, осторожно взяла сверток, стряхнула на пол осколки.

— Какие-то бумаги. Видишь, не напрасно мы тут перемазались! Или кредитки, или акции…

Ни то, ни другое. Внутри была пачка свернутых и перетянутых резинкой пожелтелых тетрадок, исписанных неразборчивым почерком либо странными закорючками, даже и на буквы-то не похожими. Некоторые страницы исчерканы цветными карандашами — красные, зеленые, желтые извилистые линии. Залман в недоумении смотрел, как Сандра с зачарованным видом перебирает тетрадки.

— Это не ценные бумаги, — произнес он, чтобы нарушить молчание.

— Этому вообще нет цены! — Сандра наконец оторвалась от находки и подняла на него сияющий взгляд. — Залман, ты понял, что мы нашли?

— Какие-то записи.

— Твой дневник! Господи, я и не думала, что он сохранился… Наконец-то хоть один подлинный документ, относящийся к периоду Темной Весны! — она бережно перевернула ветхую страничку. — Ага, у тебя тут упоминаются Лайя и Яранса… Историки за эти записи выложат любые деньги, пойдут на грабеж, на убийство, но я никому не отдам, это мое! Когда-то я мечтала прочитать твой дневник, и теперь он достался мне. Ты ведь не возражаешь?

Она словно спохватилась — надо бы соблюсти приличия, хотя по одержимому блеску ее глаз и по тому, как цепко держали загорелые пальцы в перстнях стопку старых тетрадок, видно было, что ничьи возражения ее не остановят.

— Конечно, возьми себе, — легко согласился Залман.

Глядя на тетрадки, он испытывал неприятное чувство, как будто в глубине души что-то слабо ныло. Если б он нашел их сам, он бы их выкинул.

— Ты тоже обязательно это прочитаешь, но сначала надо все перепечатать и сделать побольше копий.

Сандра опять завернула тетрадки в кусок блеклой шелковой ткани с разлохмаченными кромками и запихнула к себе за пазуху, потуже затянув пояс.

— Пошли.

Парчовый корсаж оттопыривался на груди. Придерживая одной рукой свой трофей, Властительница запахнула мантию.

Жизнь Залмана постоянно дробилась на куски, никак между собой не связанные, разделенные пустотами и трещинами. В этом не было ничего страшного. Наоборот: страшное может произойти, если все эти куски сдвинуть вместе, а когда так, как сейчас — вокруг покойно и солнечно, никаких катастроф, и до чего же хорошо сидеть после обеда на балконе в кресле-качалке, бесцельно просматривая вчерашний выпуск "Полуденного вестника".

Балкон был маленький и захламленный, громоздкое кресло едва помещалось. Облезлые перила пахли нагретым деревом — совсем как в Танхале, в том старом доме, где они с Сандрой нашли за обоями колонию клипчиков и что-то еще. Залман надеялся, что теперь Сандра надолго от него отстанет, а то вечно ей неймется.

Небо над Птичьим Станом было безмятежно-голубое, многоэтажки тянулись к нему в бездумной истоме, а стеклянная глыба "Изобилие-Никес", окруженная машинами и суетящимися фигурками, ослепительно сверкала на солнце.

Замлан проглядывал газету, борясь с полуденной дремотой. С тех пор как он вернулся из Танхалы, ему часто снились тревожные сны — пусть он тут же все забывал, после них оставалось ощущение тоски, беспредметное и мучительное.

Подборка материалов на первой полосе посвящена проблеме Ушлепа. Эту напасть и всевозможными ядами травили, и расстреливали в упор, и тротилом пытались подорвать, а все без толку. Изувеченный монстр уползал в Лес, оставляя за собой кровавый след, а потом опять возвращался здоровехонек. Армия расписалась в своем бессилии, Высшие помочь в уничтожении Ушлепа наотрез отказались, мотивировав это, по обыкновению, тем, что "люди должны решать свои проблемы самостоятельно". Автор одной из статей утверждал, что не все так плохо, Ушлеп приносит кое-какую пользу: поедает органические бытовые отходы, которые в противном случае засоряли бы окружающую среду. Лингвист-аспирант анализировал язык Ушлепа: словарный запас невелик ("хоцца шамать", "дай", "боба", "кака", плюс несколько исковерканных нецензурных слов), зато комбинации разнообразные, на все случаи жизни. Тут же были помещены снимки: Ушлем на фоне разоренного мини-рынка; пара перевернутых автомобилей и возле них опрокинутый мусорный бак, похожий на выскобленный стаканчик из-под мороженого; удаляющийся Ушлеп на загородном шоссе, вид с тыла.

Газета чуть не выскользнула из рук. После сытного обеда (женщина из соседнего дома принесла пирожков с мясом и рисом, а за что, Залман так и не смог вспомнить) его клонило в сон, глаза слипались.

На второй полосе речь шла о воспитании подрастающего поколения и о недавней драке между пламенными легионерами и юными менеджерами. Естественно, легионеры побили менеджеров. Господин Никес выражал по этому поводу возмущение и озабоченность. Госпожа Одис, отвечая ему в хладнокровно-иронической манере, советовала не накачивать панику и не делать из детских игр социальную драму.

А Лидия в той драке не пострадала? Если она тоже там оказалась, наверняка ей досталось больше всех.

На залитой лунным светом заснеженной улице было пусто, характерный шум мордобоя доносился из переулка. Секунду поколебавшись, Залман свернул туда. Все равно торопиться некуда, дома его никто не ждет.

Четверо избивают пятого. Тот пока еще держится на ногах, но видно, что вот-вот упадет, и тогда его будут долго и остервенело пинать. Без шапки, длинные темные волосы разметались, на лице блестит черная в лунном свете кровь — и все-таки это Лидия Никес. Неумелые попытки блокировать удары: так защищается человек, которому кто-то когда-то между делом показывал какие-то приемы.

Четверо принадлежали к той породе людей, которую Замлан не любил. Они всегда нападали стаями — как правило, на одиночек, глумились над жертвами и трусливо удирали от опасных противников. Когда Залман с такой дрянью сталкивался, в нем просыпался воспитанный Лесом инстинкт охотника.

После выстрела двое бросились наутек. Третий замешкался (то ли неопытный, то ли слишком пьяный), Залман врезал ему ногой по пояснице, он упал на четвереньки и проворно пополз за угол. Четвертый неподвижно лежал на утоптанном, в переливающихся алмазных блестках, снежном насте, мохнатая черная куртка усиливала его сходство с убитым животным.

— Пойдем, — Залман повернулся к пострадавшему, держа револьвер наготове и прислушиваясь: вдруг те вернутся? В прошлой уличной стычке его самого чуть не подстрелили. — Я провожу тебя до больницы.

— Спасибо. Идемте отсюда скорее, а то вас привлекут за убийство. Он не шевелится.

— Черт с ним. Если что, Трансмать меня прикроет. Меня зовут Залман, я из Трансматериковой.

— А меня теперь зовут Лидия Никес. По-моему, ты мне снишься.

— Это ты мне снишься.

Они стояли в потоке лунного света, ночная танхалийская улица перестала притворяться настоящей — просто угловатые куски темноты, а он-то принимал их за дома…

— У тебя лицо в крови, — напомнил Залман, понимая, что в этом сне бесполезно искать больницу.

— Еще бы. То, что от меня осталось, подняли из пропасти только на второй день. Он плакал, когда это увидел. Он решил, что это было самоубийство.

— А это не было самоубийство?

— Случайность. Ты же знаешь, какие там тропки, даже для кесу опасно. Там был куст, прямо на отвесной стене, свисал из трещины. Не знаю, как мне удалось за него ухватиться — наверное, сработал инстинкт самосохранения. Охрана до меня почти добралась, но им мешал скальный козырек. Похоже, меня отбросило порывом ветра немного в сторону, в тот день был шквалистый ветер. Одна из них — помнишь, та, которая красила шерсть на лице в синий цвет и носила на шее маленький нож из клыка саблезубой собаки, с золотой рукояткой…

— Иссингри.

— Ее спустили на веревке, и она стала раскачиваться, как маятник, отталкиваясь от скалы, постепенно увеличивая амплитуду. Еще немного, и она бы до меня дотянулась, но тут корни куста начали рваться. Прямо какая-то мистика… — Лидия растерянно обхватила руками плечи. — Этот несчастный куст с четверть часа выдерживал мой вес, и в самый последний момент… Такое впечатление, словно кто-то обрывал ему корешки один за другим. Все вокруг меня поехало, а дальше ничего не помню. Наверное, от шока у меня еще в воздухе сердце остановилось.