Поет: «И, слух мой чаруя, течет его речь, И жар поцелуя грозит меня сжечь». Я выброшу, сталкер, выброшу свое сердце – в сущности, оно действительно не является, так скажем, предметом первой необходимости – да и, чего там, второй тоже… искусственное, в любом случае, надежней: дорого платишь – зато потом крепко, очень крепко спишь, адынсавсэмадын, без каких бы то ни было женщин (прожив полжизни, приходишь к банальному выводу, что «всё зло» именно от них) – я сжег лягушачью кожу и тут же увидел: карета превратилась в тыкву, а прекрасная принцесса – в рыжее butch’образное чудовище… сорванная нагвалем маска исчезла. Поет: «Что сталось со мною? Я словно в чаду.
Минуты покоя себе не найду». …недавно Та, Чьё Имя Не Может Быть Названо, привела меня в странное место. Прикрывая за собой дверь, она кивнула на стены, а потом указала на пол – я пригляделся… глаза разбежались. Чего я только не увидел: аркебузы и багинеты, пики и мушкеты, пищали и рапиры, тесаки и фузеи, шашки и шпаги, мортиры и кулеврины – были тут и алебарды, и протазаны с бердышами, и даги, и кистени с кинжалами, и копья, и рогатины, и луки, и крисы, и мечи с ножами, и сабли с ручницами, и секиры с лабросами, и топоры с томагавками, и эспадоны, и дротики, и сюрикены, и стилеты, и ятаганы – и даже «моргенштерн»… В другой зале находились авиабомбы (калибр иных достигал двадцати тонн), БМП и водометы, между которыми лежали разного рода «берданки» и карабины: был тут и никоновский автомат – он-то меня, собственно, и интересовал. «У АН-97, – прочитала мои мысли Та, Чье Имя Не Может Быть Названо, и ее глаза, подобные застывшей слезе, скатившейся с горного хрусталя, на миг ожили, – переменный темп стрельбы; огонь же можно вести одиночными выстрелами: очередь по три с высоким темпом – около тысячи в минуту – повышает вероятность быстрого попадания…». К АН-97 прилагался штык-нож, установка оптического прицела, а также подствольный гранатомет: «Это то, что нужно», – чуть было не сказал я, хватаясь за сердце, однако Та, Чьё Имя Не Может Быть Названо, уже открывала дверь в последнюю залу – там-то я и увидел самую обыкновенную сапёрную лопатку, и замер: остро заточенная, с петлёй на рукояти, она была одновременно и топором, и кинжалом, и даже – даже! – мечом. Что ж, осталась самая малость, подумал я… Поет: «Где духу набраться, чтоб страх победить, Рвануться, прижаться, руками обвить?» …и закричал что есть силы: СТРЕЛЯЙ! СТРЕЛЯЙ, СТАЛКЕР, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ? Я могу «онемечить» тело, но никогда не доберусь до того, что б о л и т! Мне никогда – слышишь? н и к о г д а! – не достичь Анахаты! СТРЕЛЯЙ, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ? …и Мара в моем животе захныкала, и Та, Чьё Имя не Может Быть названо, опустила глаза, и даже женщина-снайпер отвернулась: бриг? галера? корвет? – думала каждая, мечтая скрыться, а я все стоял и кричал: СТРЕЛЯЙ! СТРЕЛЯЙ! Поет: «Я б все позабыла с ним наедине, Хотя б это было, Хотя б это было, Хотя б это было погибелью мне, Хотя б это было погибелью мне». …но вам, конечно, нет до этого никакого дела, так ведь? З А Ш И Б И С Ь! (ложится на пол) * * * Восьмое письмо Роботу Вертеру, последнее «совокупность последовательных морфологических физиологических психофизиологических и биохимических преобразований вводит меня в ступор я хорошо слишком хорошо помню что два тела соударяясь действуют друг на друга так как будто их общего движения не существовало законы боли боли на брудершафт боли и тепла тепла адского тепла… так самые близкие становятся самыми дальними однако они эти люди никогда не смогут уйти до конца отвлечемся не то крышу сорвет тотчас согласно статистике 67 % абонентов страдают манией звонка Ringxiety… я тоже тоже страдаю как и ты искусственный интеллект романтичного самоубийцы фантомная боль чувствительных натур Der Leiden des jungen Werther ну милый здравствуй здравствуй» «Мариниана, Че!» моноспектакль женщина extra-dry доза для энного количества масок [вместо постскриптума] … вся эта нежность, стреляющая в висок, – просто наживка. порох. маятник мер. крючок. кластер смешных иллюзий. не соскочить! взамен нежности в дуру-душу впрыснуть б меню из вен, чтоб упилась – у.е. – лась, чтоб никогда уже не помышляла вчуже мерить Творца «ЖЖ» пошленькими шажками! «сердце шалит… прости, кожа молчать хотела с кожей другой на “ты”». … лимфоузлы чувства воспалены. кожа, сдёрнутая с распялок, опять безоружна. если закинуть сердце в маску твоей волны, будет ли маске это так же, как сердцу, нужно? в новых лекалах тело, верно, застрянет… шить аниму неумело – хуже, чем здесь «грешить» тем или этим словом; так, по эклиптике чувств перемещаюсь с солнцем в сон, что давно – наизусть. … кормлю с руки сердцем – месиво, вся в крошках стою! – бон апети… не спрашивают: «сколько еще?» – «пока не кончится», – не отвечаю: да и зачем? кормлю и кормлю… … эти звуки, да, все эти звуки сорвавшегося с петель сердца, одного на двоих сердца, присевшего – в подражание птицам – на проводки-нервы, все его шорохи, слетевшие с губ тех и этих, сладчайшие шумы и «грязные» шёпоты, таинственные изгибы и угловатости, волшебные анфилады и лабиринты, медленные беседки, ложе с терновым – у изголовья – венцом, все эти слова, писанные свинцом по коже, поцелуи, впаянные в лимфу, смех, выкупленный у страха, – суть отпечатки пальцев сюжета, который следовало б иначе… – подаёт голос фантом автора, но звуки сорвавшегося с петель сердца, одного на двоих сердца, всё заглушают. |
