И он начал думать. Женя отнеслась к такой новости в своей обычной манере.

- Владичка, само по себе это очень приятно. Такой журнал! Такой пост! ... Но я не риск-ну давать советы. Ведь такая ответственность... Скажу одно - я с тобой, и это главное.

Двое суток ушло на размышления. А потом он набрал номер Генералова... Через неделю, Козьмичева пригласили в ЦК, к секретарю по идеологии и культуре Санникову. Его он знал не только по портретам и телевидению, но и по выступлениям на встречах с писателями и работниками культуры. У него был репутация последовательного сторонника демократизации в стране и в партии. Разговор у них был долгий и интересный. Свелся он к одному. стране нужна новая демократическая культура. Не только в политике, но и в духовной сфере. А он, Козьмичев, относится к тем, кто по своему интеллектуальному потенциалу и мировоззрению соответствует должности Главного редактора "Литературного мира". Но больше всего его удивило, когда Санников открытым текстом сказал, что нельзя доверять такой журнал партийным функционерам. Даже если они имеют большой редакторский опыт. Что сейчас нужно нечто другое.

- Вы же видите, как мы стараемся изменить роль партии. Да, она должна остаться правя-щей партией. Но не более того. В том обществе, которое мы начали строить, назовем его гражданским, не может быть идеологического однообразия. Вам я могу сказать, что уже работает инициативная группа, которая скоро объявит о возникновении еще одной политиче-ской партии - Либеральной.

- Позвольте, Георгий Семенович. Вы так убеждены, что я чем-то лучше других, что не допускаете мысли, что меня не изберут? На мой взгляд, в редакции такие люди есть. И я их лично знаю и уважаю. Разве я не прав?

- Пусть так, Владлен Константинович. Но давайте доверим выбор коллективу редакции. Мы свое слово сказали. Надеюсь, что он сделает правильный выбор.

Сказать, что общение с Санниковым произвело на Козьмичева впечатление, значит не сказать ничего. Настолько необычно было то, что он услышал. И дело было не в том, что его, беспартийного, и, прямо скажем, аполитичного писателя прочат в главные редакторы одного из лучших толстых журналов. Честно говоря, не это тронуло и всколыхнуло его душу. Он вспоминал не только деда Трофима... Свои долгие размышления о роли партии, о ее диктате над народом и литературой... Вспоминал о Сереге Голубеве, так и не смирившимся с фальши-востью той жизни... Интересно, какова его судьба? Жив ли?

Размышления шли за размышлениями... Но главное было в том, что та самая партия, от распростертых рук которой он столько раз уворачивался, приглашает вступить с ней в союз и строить новую демократическую культуру... Хотя он уже был сорокалетним человеком и опытным писателем, понадобилось много душевных сил, чтобы понять - настало время решать. Ведь он так долго мечтал о переменах! И решение пришло - оставаться в стороне от событий, происходящих в стране, значит предать деда Трофима, себя и свои мечты, мечты таких, как Серега... Значит, он просто обязан бороться за пост, который может дать больше, чем все его книги, пьесы и статьи. Главное - как его использовать.

Редакция "Литературного мира", до которой уже докатилась информация о Козьмичеве, бурлила. И добурлила до раскола. Одни ратовали за Козьмичева, другие - за исполняющего обязанности Главного редактора Зуева. В конце концов решили заслушать самих претендентов и определили дату общего собрания.

Разумеется, никакого опыта публичных выступлений у него не было. Всю свою взрослую жизнь он либо подчинялся, либо руководил исключительно сам собой. Не брать же в расчет встречи с читателями! Если следовать утвердившемуся официозу, текст или тезисы надо было писать и зачитать. Уступив настойчивой просьбе Жени, он не только подготовил текст, но и взял его собой.

В актовый зал редакции он вошел вовремя. Хотел было сесть в последнем ряду, но был замечен, сопровожден на сцену и усажен рядом с Зуевым. Они поздоровались, поскольку были не только знакомы, но и не питали взаимной антипатии. По крайне мере, Козьмичев не мог припомнить, чтобы Зуев выступал против его публикаций. Все последние годы, пока журнал возглавлял бывший работник отдела культуры ЦК Мысливченко, вся редакционная работа висела на Зуеве. Многие в редакции его уважали. Этим и объяснялось выдвижение его кандидатуры.

Народ не торопился. Козьмичев кому-то приветственно кивал, с кем-то переговаривался и вообще в свете предстоящего вел себя совершенно естественно. Как-никак, у него за плечами был сценический опыт!

- А я ведь здесь, воленс-неволенс, на сцене! - Усмехнулся он про себя. Эта мысль окон-чательно успокоила. Пока ждал, поглядывал на соперника. По тому, как Зуев перебирал стопку листов доклада и вносил в него правки, было видно, что он нервничает. А вскоре секретарь редакции объявил собрание открытым и предоставил слово Зуеву. Его выступление Козьмичев слушал внимательно. Нельзя сказать, что оно было слабым, что не затрагивало насущные проблемы журнала. Зуев обещал положить все свои силы на алтарь их общего дела. Все вроде было по существу. И Козьмичев вряд ли бы нашел, что противопоставить оппоненту, если бы тот в заключение... не призвал коллектив всемерно помогать партии в ее стремлении освобо-дить скрытые до сих пор возможности социализма.

Боже, да ведь он до сих пор так ничего и не понял! Страну спасать надо! Какой там, к черту, социализм... Да и причем здесь литературный журнал? Неужели опять для отстаивания чистоты этого социалистического реализма?!

Козьмичеву стало ясно, о чем он будет говорить. Ему дали слово. Текст выступления так и осталась в кармане пиджака. К тому же, он помнил его вплоть до каждой запятой, до каждой точки. Он ведь был, пусть еще в молодости, но артистом и умел учить тексты. Поэтому выступление его в основном было экспромтом и предельно коротким (Автор лишь немного его сократил, оставив реакцию зала).

- Дорогие коллеги! Я перед Вами не случайно. Со страниц вашего журнала началась моя писательская жизнь. (Аплодисменты) Я долго думал, что Вам сказать. Так вот. Я не буду говорить о проблемах самого журнала. Мало того, что вы их сами знаете, так вам еще напом-нил о них мой уважаемый оппонент. Я не наивный юноша и прекрасно понимаю, что работа редакции нуждается в определенной коррекции и настройке. Но слово редакция - не абстракт-ное понятие, а вы все, сидящие в этом зале... (Он видел, как зал оживает от скуки, навеянной Зуевым). Прошу прощения за некоторую выспренность. Все вы, конечно, помните Панурга из "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле. Он знает, как пишет автор, лишь одну женщину. (Смех в зале.) Так вот. Я тоже знаю только одну... справедливую систему общественного устройства... И звать ее - Демократия! (Аплодисменты). Поэтому я прошу вас напрячь все свои творческие способности ради того, чтобы в стране возникла литература, достойная демократии и ее стержня - гражданского общества. Что мы для этого должны сделать, спросите вы? Отвечу. - Я думаю, что всем нам необходимо разбудить в себе ту молодую страсть, с которой мы начали служить литературе. Тогда мы вернем журналу право быть нужным, интересным и востребо-ванным новым временем!

Если вы сочтете меня достойным возглавить ваш журнал, я буду помнить его историю, сохраню и буду чтить память о тех замечательных Главных редакторах, что стояли во главе журнала в разное время. Можете на меня рассчитывать! (Продолжительные аплодисменты).

В конце дня Владлен Константинович Козьмичев стал первым в стране избранным подав-ляющим большинством голосов Главным редактором. И первым, кто пожал ему руку, был Зуев. Чем это рукопожатие было? Жестом элементарной вежливости? Признанием своего согласия с большинством? Игрой на публику? Может, искренним поздравлением победителя? Автору, как и его герою, еще предстояло с этим разобраться.