- Значит, так, - сказал он. - В Касинске я пробуду лишь сутки с небольшим, поэтому ни-куда меня переселять не надо. Съездить, чтобы поесть, я не возражаю. Захару Федоровичу передайте от меня спасибо за приглашение и скажите, что я здесь по сугубо личному делу, не имеющему никакого отношения к моей работе. Пусть не волнуется. Я не гоголевский ревизор. Единственное, о чем бы я Вас попросил, это провезти меня по городу. Я здесь не был целых восемь лет.
О том, чем он тогда занимался, предпочел умолчать. Так и сделали. А потом Владик еще долго бродил по Касинску сам. Сходил к дому на улице Мира, где когда-то квартировал. Но на месте дома и почти всего квартала стояли новые пятиэтажки. Из старых строений осталось лишь старинное и красивое здание школы, в котором теперь размещалась городская милиция. Стало как-то грустно. Дошел до дома, где жила Лена. Там все было по-прежнему. Теперь можно было пойти туда, из-за чего он, собственно говоря, приехал Касинск - в театр.
Улицы, которыми он шел, к его удивлению и радости, почти не изменились. Шел и ду-мал. Зачем он идет туда? Если для того, чтобы вспомнить прошлые годы, повидать тех, с кем он выходил на сцену, понятно. Но ему вовсе не хотелось красоваться перед бывшими коллега-ми и хвалиться своими достижениями, демонстрировать, если можно так выразиться, столич-ность...
Здание театра в конце знакомой тополиной аллеи открылось как-то неожиданно. Сочета-ние белых стен и снежных шапок на деревьях придавало его облику такую воздушность и легкость, какой он не замечал в те годы. А что? Театр и театр. Не московский - провинциаль-ный. Тогда этим все было сказано. Тогда он просто не задумывался над тем, что этот провин-циальный, непонятно как сохранившийся с начала века театр, приютил его, молодого москов-ского недоучку. Дал ему возможность раскрыть свой талант и, в конечном счете, определил всю дальнейшую жизнь.
Остановился у витрины с репертуарной афишей. Репертуар был скудный. Наряду с со-временной пьесой Геннадия Бокарева "Сталевары", до сих пор значились его спектакли - "Буратино" и "Красная шапочка". Он усмехнулся.
- Очень эти сталевары для Касинска актуальны...
Знакомая старинная дверь легко пропустила его вовнутрь. Вспомнилось, с каким трудом она открывалась и закрывалась восемь лет назад. За столом у двери сидел пожилой сторож.
- Вам кого, молодой человек?
Он посмотрел на сторожа. Лицо показалось знакомым.
Да ведь это Арсений Романович, что играл при нем роли старых большевиков, комисса-ров, но в основном сказочных старичков и Дедов Морозов на Новогодних елках!
- Арсений Романович, дорогой, здравствуйте! Вы меня не узнаете? Я Владик Козьмичев. Помните такого?
Арсений Романович изящным артистическим жестом надел очки.
- Глазам не верю! Точно, Владик! Тот самый рыжий Владик? Обалдеть! Откуда ты? Тогда говорили, что ты моряком на Тихом океане плаваешь... Какими судьбами к нам? Ну и дела! Надолго к нам?
Продолжая по-стариковски суетиться, вытащил из тумбочки электрический чайник.
- Чайку не желаешь?
- Спасибо, Арсений Романович! Я недавно из ресторана... А что, в театре сейчас никого нет?
- Пока нет, но через час утренняя репетиция начнется. Подождешь?
- А как же! Я ведь для этого и пришел... Можно, я пройдусь?
- О чем речь! Пройдись, посмотри... Я ведь понимаю...
Владик медленно шел по периметру фойе и с огорчением замечал, как скрипят старые лиственничные половицы, как "облезло" выглядят оконные переплеты, как кое-где осыпается штукатурка. Из стоявших при нем диванчиков для отдыха зрителей остался лишь один.
- А не на нем ли я сидел в последний раз?
Единственное, что изменилось, так это буфетная стойка. Уже не та, старинная, а совре-менная, в духе сегодняшней мебельной моды.
- Это ж надо же! - удивился он. - Значит, уважают любителей касинского пивка...
На стенах так же висели фотографии членов труппы.
- Боже мой, Леопольд Митрофанович! Чудилин! Он сразу узнал эту фотографию, висев-шую еще при нем. Ежиков! Воленс-ноленс! Да ты уже не помощник режиссера, а Главный режиссер! А вот и сам Арсений Владимирович... Только много моложе...
- Арсений Владимирович, а что с Чудилиным?
- Так помер он. А ведь был-то он всего на пару лет меня старше. Два года после ухода на пенсию и пожил. Теперь у нас Василий Арнольдович Главным. Ты подожди, он скоро будет.
- Полина Астаповна! Пламенная большевичка... Жива ли?
- Ксения Викторовна! - Веселая и разбитная прима его театральной поры... Она ему даже нравилась. Правда, до Лены.
Всех старых он узнал безошибочно. Но были там и фотографии незнакомых артистов... Вошел в зрительный зал. В нем почти ничего не изменилось. Те же ряды полужестких стульев. Та же старинная люстра, которую из-за ее формы звали колокольчиком. Сколько им лет? Дошел до сцены и почувствовал, что сдавило горло. Молодость еще была с ним, но на этой сцене, по которой носился и дурачился начинающим артистом, он вдруг ощутил себя умуд-ренным опытом человеком. Именно здесь он услышал и почувствовал прелесть неповторимой музыки сцены. Пусть провинциальной, но театральной сцены! Такое не забывается! Погру-женный в воспоминания и тишину пустого зрительного зала, он лишь в последнее мгновенье заметил, как к нему подбежал Воленс-ноленс.
- Влад!
- Васька!
- Влад!
- Вася! - Крепко обнявшись, они поднимали друг друга...до тех пор, пока не устали.
- А я иду сюда, и все кажется, что сегодня меня что-то значительное ожидает... Вот, ду-маю, черт. С чего бы это и к чему? Зашел, а мне Романыч выдает. "Василий Арнольдович, Вы в зал пройдите... Там такое увидите..." Смотрю - и ничего понять не могу. у сцены вроде бы Рыжий Владька. Прямо сон какой-то! - тараторил, как когда-то, Воленс-ноленс, не давая ему произнести ни слова. - Между прочим, я за тобой слежу. Сначала потерял. Ну, думаю, скитается Рыжий по океанским просторам. Что ему Касинск! Потом, честно скажу, редко когда вспоминал. Даже, прости меня, почти забыл. А тут как-то беру "Литературный мир" - Владлен Козьмичев! Неужели Владька? Вроде ты больше рифмой баловался, а тут рассказы. Да еще какие! Я по ним и догадался, что это ты. Чудеса, брат! Ты как писателем заделался? Мне подружка твоей Ленки, помнишь нашу костюмершу, как-то говорила, кстати (как она?), что ты вроде на рефрижераторе плаваешь. А тут, понимаешь, писатель! Я даже подумывал, а не написать ли на твое имя в редакцию, да что-то не решился... Зато теперь все твои рассказы читаю и глазам не верю. Неужто это Владька сочиняет? И статейки твои газетные обнаружил. Почитываю. Не все, но почитываю. Здорово ты пишешь! Когда ты так научился?
Тем временем стали подходить другие члены труппы. Знакомые и незнакомые. С кем-то обнимался, кому-то просто жал руку. Он никак не ожидал такой реакции. Столько лет прошло, а ему, оказывается, рады. Неужто не помнят, как я уходил? Но было приятно. В итоге беспоря-дочные расспросы и такие же ответы переросли во встречу, как он себя иронически назвал, с московской знаменитостью. А так как рассказывать было о чем, то утренняя репетиция была сорвана. Василий Арнольдович, волею Главного режиссера, распустил артистов до спектакля и увел его в свой кабинет. Бывший кабинет Чудилина. Для полного впечатления от пребывания в театре ему не хватало только этого. Его цепкая память тут же подсказала, что и здесь мало что изменилось. Сохранился не только стол, но и тот стул, на котором он сидел перед судом Митрофаныча и Порфирьича...
Воленс-ноленс достал из тумбы стола непочатую бутылку коньяка, лимон, тарелочку с кольцами твердокопченой колбаски.
- Что, москвич, не ожидал увидеть такие деликатесы у нас в глуши? По глазам вижу, не ожидал! Так я ведь, воленс-ноленс, номенклатурный боец идеологического фронта! Снабжа-ют... Вот теперь мы парочку часов спокойно поговорим. Ты коньяк употребляешь? Армян-ский - пять звезд! Для дорогих гостей храню.
