Не ожидая ответа, сбегала в дом, принесла кувшин молока, синюю фарфоровую тарелку и ложку. Насыпала земляники. Налила молока. Насыпала сахара. Ешь!

- Спасибо, Маргарита Михайловна! А хлеб белый у Вас водится? Я к тому же еще и го-лодный.

- Голодный? Вот и перекуси пока. Купальщики мои придут, обедать будем. А что ж тебя Лена голодного отпустила? Сегодня же выходной. Ее дома нет?

Владик понял, что дальше молчать не получится, и отодвинул тарелку.

- Нет ее дома. И Павлика нет. Вы только не пугайтесь, но и не будет. Конечно, она дома и Владик с ней. Но в другом доме.

- Как это понять? - недоуменно и встревожено отреагировала Маргарита Михайловна.

- Как? В буквальном смысле. Я теперь живу один.

- Как - один???

- Это долго объяснять. Может, подождем купальщиков, а то потом еще отцу придется по-вторять.

- Тебе виднее... Да и ягоды надо доесть.

Они замолчали. Владик подвинул тарелку, и вдруг ему пришло на ум, что ее синие края, обрамляющие озерко белого молока с плавающими в нем красными ягодами земляники, есть не что иное, как стилизованный сине-бело-красный флаг Франции.

- Час от часу не легче! Прямо символ обретенной свободы, - подумал он. - Вот и ешь ее, Козьмичев, пока не наешься!

Однако кушать после этого как-то расхотелось.

- Спасибо, Маргарита Михайловна! Наелся...

- Так ты еще вон, сколько не доел...

- Потом доем.

Маргарита Михайловна, видимо, почувствовав резкую перемену его настроения, только улыбнулась и продолжила переборку ягод.

Начала меняться и погода. Высоко плывущие легкие белые облака быстро начали тем-неть, и вскоре над дачным поселком и окружающим его лесом пошел сильный дождь. Пока они перебирались на веранду, прибежали Константин Васильевич с Аленкой и Витей. Те первым делом набросились на старшего брата.

- А где Павлик?

- Подождите с вопросами, - сказал Константин Васильевич. - Сначала переоденьтесь. И мне дайте поздороваться.

- Владлен Константинович, собственной персоной! Очень приятно!

Первый вопрос, с которым он обратился к Владику, вернувшись на веранду, был такой.

- Не понял. Где Лена и Павлик? Мы же хотели вместе отметить окончание института.

- Разве тебе ничего не сказали?

- Нет.

- Давай подождем Маргариту Михайловну.

- Рита, что ты там? Мы тебя ждем.

- Да она уже кое-что знает.

- Я сейчас. Вот только ребятам поесть дам.

Под хлещущий по крыше и оконным стеклам веранды ливень Владик рассказывал о том, что произошло между ним и Леной. Козьмичевы молчали. Отец лишь недоуменно покачивал головой, а Маргарита Михайловна не отнимала ладоней от щек.

- Что ж ты молчал? Неужели до тебя не доходило, что у нее кто-то завелся, - спросил отец. - Наверное, что-нибудь можно было бы еще сделать.

- Ты, Костя, наивный, - вступила в разговор Маргарита Михайловна. - Что он мог сде-лать? Запереть ее дома? Смешно! Следить за ней? Мерзко! Значит, дело не только в ней, но и в нем. Перенадеялся на нее. Уверовал, что их любовь вечна. Так ведь, Влад?

- Наверно, так. Вообще, странно получается. В том, что любовь наша была взаимной, я и сейчас убежден. И хотели мы одного и того же - чтобы я стал писателем. Каждый нес свою ношу. Я за эти дни перебрал по косточкам все свои основные шаги и поступки и не могу ни один из них назвать причиной ее ухода. Не могу! Не подумайте, что во мне сейчас говорит мужская гордость и эгоизм. Нет! Просто я пытаюсь мыслить рационально и не сваливать вину на кого-то. Хотя теперь я знаю, этот кто-то реально существует. Да, наверное, надо было бороться. Обещать, что дальше все у нас будет по-иному. Но это значило бы обмануть и себя, и ее. К тому же, вряд ли бы что-то из этого получилось. Правы Вы, Маргарита Михайловна. Слишком я уверовал в то, что единство цели для мужа и жены - главное. Да что тут единство цели, если даже дети не всегда удерживают от разводов! И даже взаимная любовь - не всегда панацея. Важно нечто большее! Способность к жертвенности. С обеих сторон. Если ее нет, нет и семьи. Вот в этом корень случившегося. Лена (он поймал себя на том, что впервые и не только в этом разговоре, а вообще за последнее время, произнес ее имя) просто исчерпала отпущенный ей природой лимит жертвенности. Но скажите мне, мои дорогие и мудрые люди, что я должен был сделать, чтобы помочь ей. Бросить учебу? Завязать с писательством и журналистикой? Бегать по театрам и кино? Перестать быть собой? Уверяю вас, результат был бы тот же! Только обвинили бы меня не в эгоизме, а в том, что я уже ни кто иной, как несосто-явшаяся личность, недостойная ее любви. А она так же бы сделала ручкой...

Пусть то, что я сейчас скажу, покажется нескромным, но вместо шести лет я закончил институт за четыре. Это факт! И вкалывал не столько и не только для себя, но и для нее и для Павлика. И что в ответ? - "Я устала так жить... Я свои обязанности выполнила. Тебя выучила. Моя совесть чиста. Прощай..." Будто мы с ней договор такой заключали - на учебу... Приятно такое выслушивать? Мне после этого говорить с ней не хотелось. А главное - бесполезно.

Так или примерно так рассказывал он отцу и Маргарите Михайловне о трагедии, постиг-шей его семью. И лишь об одном умолчал - насколько бесповоротно его решение забыть Лену. Но этот вопрос был запрятан в таких глубинах души, куда не было доступа ни иррационально-му, ни рациональному анализу.

Владик даже не заметил, как Константин Васильевич встал, сходил в дом и принес бу-тылку коньяка, рюмки. Налил.

- Что тут скажешь? Мне в жизни подобные коллизии встречались. В этих случаях искать, кто виноват больше - гиблое дело. Но очень, очень грустно, что и сына моего сия чаша не миновала. Виноват ты - не виноват, тебе виднее. Я тебе не судья. Как это скажется на твоей судьбе, не знает никто. Хочется верить, и твоя исповедь меня убедила, выводы ты сделаешь правильные. Жаль ли мне твою бывшую жену? По большому счету, жаль. Иначе как преда-тельством ее поступок назвать не могу. Но пусть у нее все будет хорошо. Пусть все хорошо будет у твоего сына и моего внука. Пусть все хорошо будет и у тебя. Вот за это давайте выпьем!

Под вечер воскресенья Владик возвращался в Москву. И впервые после ухода Лены в го-лове его напряженные размышления о событиях последнего месяца уступили место заботам ближайших дней. Вспомнил, что так и не забрал из типографии томик сборника для Альбины Ивановны, что надо позвонить Северинову, что в редакции ждут от него очередную статью, что из-за всех этих передряг так и не заплатил за квартиру... Вспомнил, что надо отдать в прачечную постельное белье и рубашки... И вдруг вспомнил, что он так и не знает, подала ли Лена заявление на развод.

Где-то зимой, когда он уже собирался лететь в командировку в Норильск, позвонила Ле-на. Позвонила не домой, а в редакцию.

- Козьмичев, надо поговорить. Я сейчас в школе. Освобожусь в семь. Если можно, приеду домой. Если нельзя, то скажи, где и когда.

Он немного оторопел.

- Как хочешь. Можно и дома. Часиков в восемь. У меня кое-какие дела есть.

Но с делами, а точнее говоря, с окончанием статьи в газету, он справился лишь в девятом часу. Ждал, что бывшая жена перезвонит, но зря. Подумалось, что встреча откладывается и торопиться не надо. По пути зашел в гастроном. Уже стемнело. И он как-то не обратил внимания на фигуру, сидящую у подъезда.

- Влад, ты что, уже меня не узнаешь?

- Лена? Ты? Так поздно? Я в редакции задержался.

По лестнице поднимались молча. В первый раз после расставания он увидел ее лицо только на своей лестничной площадке. Но мельком, ибо открывал дверь квартиры.

- Проходи. Чему обязан?

- Ты бы хоть стул предложил. - И смолкла.

Ее лицо, обычно свежее и красивое, выглядело серым.

- Это, видать, свет так падает, - подумал он. - Так о чем ты хочешь поговорить?

Он увидел, как она вздрогнула. И, видимо, для того, чтобы успокоиться, открыла сумку и стала что-то бесцельно искать...