Литмир - Электронная Библиотека

— Ты вот что, — продолжал Гусь, — плюнь-ка на мясо и лопай рыбу. В ней фосфора много, лучше видеть ночью будешь.

Кайзер медленно повернул голову, скользнул взглядом по лицу Гуся и опять уставился в угол, к чему-то прислушиваясь.

— Чего уши-то навострил? Поди, мамка с фермы идет, молочка несет…

Кайзер тихонько заскулил, поднялся, нетерпеливо переступил тяжелыми лапами.

Скоро и Гусь услышал торопливые шаги матери, возвращающейся с ночного дежурства. Кайзер заскулил громче.

— Не пищи. На место! Сейчас жратвы принесу.

Дарья, высокая сухощавая женщина с усталым, будто застывшим лицом, на котором живыми были только большие черные глаза, брякнула ведро на лавку и, не взглянув на сына, сдержанно сказала:

— Лешой взял бы твоего Кайзера и тебя вместе с им!..

— Чего опять? — насторожился Гусь и заглянул в ведро. Молока в нем было совсем мало (литра два). — Больше-то не могла принести?

— Где я больше возьму? Лешой-то косопузой опять расшумелся: «Не дозволю волка колхозным молоком откармливать!..»

— Что ему, жалко? Не бесплатно берем — за деньги.

Гусь отлил молока в широкую жестяную банку, накрошил хлеба, украдкой от матери сыпнул две чайных ложки сахарного песку и понес в сарай.

— Вот, ешь! — подал он миску волчонку. — Маловато, да что поделаешь!

Кайзер опустил большую узкую морду, втянул ноздрями воздух — чем пахнет? — и жадно принялся за еду.

В интернате кормить волчонка было проще: ребята носили ему кто что мог. И мяса перепадало, и колбасы, и яиц. А с тех пор как начались летние каникулы, кроме молока да хлеба, Кайзер почти ничего не видел. Десяток сорочат да воронят, которых удалось поймать в окрестных лесах, едва ли можно было брать в расчет…

Целыми днями Гусь с Кайзером пропадали в лесу, но уже давно волчонку не удавалось ничем разжиться. Правда, рыбы обычно бывало вдоволь, но Кайзер ел ее неохотно, только с большого голода.

По заведенному в семье порядку Гусь мог быть свободен и идти куда хочет лишь после того, как принесет в избу дров и наполнит колодезной водой большую кадку, что стояла в кухне.

В это утро у колодца Гусь встретил Тольку, который тоже изредка ходил за водой.

— Слышь, Гусь… — шепнул Толька. — Тебе надо мяса для Кайзера?

— А где ты его возьмешь? — в свою очередь спросил Гусь.

— Батя ночью привез. Много! Пока они с мамкой соль да бочку готовили, я здоровенный кусок тяпнул. Он у меня в сарае спрятан.

— А отец где мясо взял?

— Не знаю. Вроде бы какую-то корову пришлось дорезать: то ли задавилась, то ли объелась чем…

— Отец в колхозе украл, ты — у отца?.. Не надо мне такого мяса.

— Дак я же не тебе! — обиделся Толька. — Я для Кайзера старался. И не у кого-нибудь стянул, а дома. Куда мне его теперь? Выкинуть?

— Ладно уж, — не сразу ответил Гусь. — Тащи! Кайзеру и вправду без мяса худо. Все-таки волк!..

— А я о чем? Я сейчас снова приду за водой и принесу мясо в ведре, мы переложим его в твое ведро, ты нальешь воды, и никто ничего не заметит.

Они так и сделали. Все получилось ловко. Но когда Гусь стал доставать мясо из ведра, в сени вышла мать.

— Это у тебя что? — подозрительно спросила она. — Мясо? Где взял?

— Толька Аксенов дал. Кайзеру, — признался Гусь и добавил: — Оно какое-то худое…

— Худое? Тогда зачем ведро поганишь? — Дарья взяла кусок, понюхала его, повертела и так и сяк. — Это худое? Да оно же самое свежее! Ужо я узнаю, откуда у этого лешого мясо взялось!

— Ты же Тольку подведешь! — возмутился Гусь. — Он для Кайзера…

— Мне до Тольки и твоего Кайзера дела нету! Я этого пьяного черта на чистую воду хочу вывести! — Дарья швырнула мясо на пол, взяла из угла веник и вернулась в избу.

«Неужто подведет? — с тревогой думал Гусь. — Угораздило ее выйти за веником не вовремя!..»

9

На лесистом узком мысу, там, где Сить делает крутой поворот, еще два года назад, летом, Гусь построил большой шалаш — тайное пристанище.

Нескладная жизнь с нервной и горячей на руку матерью, которой Гусь немало досаждал своими выходками и проказами, состояла из периодов затишья, сменявшихся бурными взрывами домашних ссор. И тогда Гусь, чувствуя себя обиженным и оскорбленным, уходил из дому и жил в шалаше.

В уединении он горько переживал размолвку с матерью, придумывал себе ужасную смерть — то его загрызал медведь, то убивало молнией или упавшим деревом, или он тонул в Сити, и его труп приносило течением к Семенихе в тот момент, когда мать полоскала белье.

Гусь воображал, как будет убиваться и плакать мать, запоздало раскаиваясь в своей горячности и казня себя за то, что обижала единственного сына. И мало-помалу в его сердце затихала обида, и скоро Гусю самому становилось жалко свою одинокую мать. Обычно к концу второго или третьего дня от этой обиды не оставалось и следа. Ни рыбалка, ни свежая уха, ни охота с луком — ничто не могло отвлечь Гуся от тревожных мыслей о матери, которая уже раскаялась во всем и теперь мучится в тревоге за судьбу своего сорванца.

И тогда Гусь гасил костер, наводил в шалаше порядок и спешил домой, прихватив с собой наловленную рыбу. Его возвращение превращалось в маленький семейный праздник. В доме опять водворялся мир и лад до поры, пока Гусь вновь чем-нибудь не выводил из себя Дарью.

Долгое время о шалаше никто не знал, да и теперь он хранился в строжайшей тайне от всех взрослых. Здесь бывали из ребят лишь Сережка и Толька. Раза два или три Гусь приводил в свое убежище и Таньку, когда они ходили за ягодами и грибами. Это он делал с единственной целью — дать ей понять, что у него нет от нее секретов и что он не ставит Таньку ни в какое сравнение с другими девчонками.

И Танька ценила это доверие: выдать тайну она не решилась бы даже теперь, когда светлая дружба сменилась холодностью и отчуждением Гуся.

Ребята берегли шалаш и дорожили им. В начале лета они заново переплетали хвоей и березовыми ветками колья, из которых были сделаны стенки, перекрывали широкими пластинами еловой коры односкатную крышу и меняли подстилку внутри.

Под крышей хранились удочки, соль, спички, огарок свечи, сухая береста для растопки и прочая мелочь. Все это время от времени пополнялось и обновлялось на случай, если бы пришлось прийти сюда внезапно, как говорится — с пустыми руками…

Это лето началось для Гуся спокойно. Дома царил мир. Может, потому, что Гусь еще ни разу очень-то и не провинился, а может, и по той причине, что стал он старше, крепче, ему шел шестнадцатый год и мать больше проявляла в отношениях с ним выдержки и терпимости.

С Кайзером Гусь бывал в шалаше часто. Чтобы пройти туда незамеченным, он обходил стороной работающих в поле колхозников, а зайдя в лес, чутко ловил все и всякие звуки. Стучит ли топор в березняке, стрекочет ли косилка на лесной пожне, слышится ли говор идущих на работу людей — Гусь уходит подальше от этих звуков.

Он избегал любых встреч потому, что боялся раскрыть свое тайное пристанище, и знал, насколько неодобрительно относятся односельчане к его праздной, беспутной жизни и лесным скитаниям. Лишь отдалившись от деревни, в глухом лесу, Гусь облегченно вздыхал и спускал с поводка Кайзера.

Волчонок легкой звериной рысью шнырял по лесу и подолгу не показывался на глаза хозяину. Но стоило свистнуть, как он мгновенно появлялся перед Гусем, ждал угощения за исполнительность и расторопность. Наградой служили обычно кусочки сахара или яйца.

Так они приходили к заветному шалашу. Пока Гусь разжигал костер, Кайзер обследовал шалаш, убеждался в полном порядке, потом ложился в отдалении и умно, совсем по-собачьи следил за действиями хозяина. Но огонь он не любил. И едва в руках Гуся вспыхивала спичка, отворачивал морду и задумчиво смотрел в лес.

Когда Гусь удил, Кайзер терпеливо лежал рядышком. Гусю казалось, что волчонку скучно вот так лежать, и он развлекал его разговорами. Он говорил с Кайзером обо всем, что думал, и высоко ценил его мудрое молчание.

6
{"b":"549130","o":1}