В жизни русских славян встречаются те же бытовые явления, которые наблюдаются в жизни древних народов. Битвы нередко решались единоборчеством. Поединщики, случалось, боролись без оружия, схватывали друг друга руками и старались задушить противника или повалить, ударить об землю. Печенег вызывает на поединок русского: со стороны Азии выходит громадный печенег, со стороны Руси — Ян Усмоневец, человек обыкновенный, незначительностью своего вида возбуждает насмешки великана, но побеждает его. Редедя, князь касошский, вызывает на единоборство Мстислава Тмутороканского. Мстислав чувствует, что противник одолеет его, но, однако, русский князь побеждает азиатца, побеждает духовною силою, верою.
Быт русского народа, опоэтизированный в былинах, представляет доблестных богатырей, вступающих в бой с беззаветною отвагою, ради удальства; или же, подобно древним героям, русские богатыри жертвуют собою ради отчизны, за веру, за вдов, сирот и бедных людей. Наши витязи бьются один на один. В одиночных боях или поединках русские герои бились на конях или пешими, разным оружием; «палицами булатными, саблями острыми, кольями долгомерными, а то и просто дубинами, например, новгородские богатыри, или в рукопашку». У поединщиков был в употреблении также лук, рогатина и булатный нож. Коренной русский богатырь Илья Муромец почти во всех былинах представляется ловким стрелком.
Но все эти одиночные бои (поединки) древних героев и витязей возникали из любви к отечеству, из идеального воодушевления на пользу целого народа и не имеют ничего общего с современным поединком, как с вооруженным боем за причиненное оскорбление. Об оскорблении чести отдельного лица не было и помина. Этого [75] новейшего понятия не знали ни античные, ни восточные народы.
Несравненно ближе к современной дуэли стоит судебный поединок или «поле»[35], как одно из судебных доказательств древнего права.
Религиозные верования, проникавшие весь быт наших предков, дали жизнь особым средствам открытия истины. В основании этих средств, бывших в наибольшем употреблении у германских народов и носивших название судов Божиих или ордалий (ludicia Dei, Ordale) лежит верование, что Божество, принимая непосредственное участие во всех делах человеческих, как верховный судья над людьми, оправдывает правых и осуждает виновных и потому во всех сомнительных случаях, когда для человеческого судьи отсутствуют все доказательства правды или неправды, вины или невиновности, открывает правду или неправду в известных внешних явлениях, состоящих большей частью в уклонениях от нормального порядка физической природы или в чудесах, — открывает через посредство различных действий, совершаемых самими подсудимыми. Такие–то обнаружения истины в делах судебных, заменяя собою обыкновенные судебные приговоры, и получили название судов Божьих. К ним, большей частью, прибегали при совершенном отсутствии или недостаточности доказательств в делах спорных; оттого и суды Божии получили значение судебных доказательств; но, собственно говоря, это были особые формы суда, противоположные формам обыкновенного суда человеческого. Судам Божьим приписывается вообще языческое происхождение; как у германцев, так и у нас они так срослись с религиозными верованиями народа, что только по истечении долгого времени могли потерять силу и выйти из употребления под влиянием христианства и законодательства. У Германских народов мы находим весьма разнообразные виды ордалий, различавшиеся по различию средств, которые употреблялись для указания [76] приговора верховного существа. Большая часть из них отличается тем, что вследствие их должно было произойти какое–либо явление, противное законам физической природы, или вообще совершиться какое–либо чудо. Сюда относятся: испытания огнем и особенно железом (кого огонь не сожжет — тот преступник), испытание водою, холодной или горячей. При испытании горячей водою — следы ожога были признаком виновности, а при испытании холодной водой — виновность открывалась, когда брошенный в реку выплывал наверх воды, так что естественные последствия этого испытания, т. е. если подсудимый утопал, признавались признаком невинности; в основании этого явления лежит, конечно, древне–языческое верование, что вода, как священная стихия, не принимает в свои недра преступников.
К ордалиям, при которых не предполагалось совершения какого–либо чуда, относились: жребий, присяга и судебный поединок. Занявшая, с эпохи введения христианства, одно из главных мест между ордалиями очистительная присяга, исходящая из того предположения, что Бог на месте покарает нечестивого, осмелившегося призвать в подкрепление своего ложного показания Его имя, весьма скоро утратила свое доказательное значение; нужно было приискать новую гарантию справедливости показаний тяжущихся — и такою гарантией являлась личная сила показывавшего, подкрепляемого божеством, стоявшим за невинного; победа в борьбе между противниками являлась доказательством истины его показаний[36]. [77]
Поединок как вид судебного доказательства появляется в законодательных памятниках германских в VI веке[37], но он так скоро распространился между другими различными племенами и к IX веку получил такое полное господство, что нужно предполагать, что он был известен германцам и в более раннее время, еще во времена язычества. Первые указания на существование поединков у германцев находим у Тацита; впрочем, здесь они упоминаются не как ордалии, а в значении оракулов. По его рассказу, германцы перед налом важной битвы заставляли одного из пленных неприятелей выходить на поединок с одним из своих соотечественников для того, чтобы результат поединка служил вместе и оракулом относительно предстоявшей битвы. Основанием этого обычая было, конечно религиозное убеждение, что Божество, управляя ходом сражений, откроет, в удачном или неудачном для них окончании поединка, хорошее или дурное предзнаменование для самой битвы. Впоследствии эти поединки у древних германцев получают значение судебных доказательств. По правилам древнего германского законодательства ссоры, тяжбы и сомнительные дела решались большей частью испытаниями посредством воды и огня, полем или судебным поединком, т. е. так называемым судом Божьим. Особенно широкое развитие получили судебные поединки, как основанные на вере в то, что тому, кто прав, победа ниспошлется свыше. Из северной Германии обычай этот распространился по всей Европе. Во Франции характер Божьего суда дуэль имеет уже в капитуляриях Дагобера, которые устанавливают известные правила для разрешения гражданских споров. В случае же уголовных конфликтов, обвиняемый и обвинитель приносили присягу, и разные религиозные церемонии сопровождали самый поединок, разрешенный [78] законом. Судьба побежденного, как видно из различных французских источников, достойна была сострадания: его влекли по улицам в одной рубахе до рокового места, где его и вешали живым и мертвым, потому что никто и не сомневался в том, что побежденный — это презренный человек, навлекший на себя гнев Бога принесением ложной присяги. Даже духовенство не брезговало дуэлями, а поединки аристократов были регламентированы актом короля Филиппа Красивого, по которому дуэль допускалась лишь тогда, когда доказательства, приведенные против обвиняемого, были недостаточны. В назначенный день тяжущиеся (аристократы–комбатанты) выезжали верхом на своих конях; впереди их несли меч, шпагу и все то оружие, в котором могла явиться нужда во время поединка. Когда тяжущиеся прибывали на ристалище (lice), охраняемое воинами, герольды расставляли зрителей вокруг поля битв; маршал при священнике заставлял поклясться обоих бойцов пред распятием. что дело их право и что они не имели при себе заколдованных оружий; они призывали во свидетели Св. Георгия и отрекались от рая, если солгали в чем–либо. По произнесении клятвы начиналась битвы. Одолеть в бою — значило оправдаться; ибо чья сильнее, та и правее. Побежденный, если он еще был жив, обязан был лежать на земле до тех пор, пока король прощал его или же велел судить, иначе говоря — конфисковать все его имущество[38]. И долго еще, в эпоху королей во Франции, в дуэли видели Божий суд.
