— Слишком поздно! Полиция следит за мной по пятам! Ничего не мог сделать, чтобы избавиться от них. Пробовал делать один крюк за другим, но все напрасно. У самых дверей шестеро полицейских, следивших за мной, размножились, как манна в пустыне…

— Чорт бы их побрал! А сколько их всего?

— Трудно сказать. Может быть, около двух дюжин.

Ротационная машина работала, невзирая на наше смущение.

— Простите, вы господин главный редактор «Рекрута»?

При слове «господин», не предвещавшем ничего доброго, мы все разом оглянулись. Перед нами стоял неизвестно откуда появившийся небольшого роста человек. Робкий взор, бесформенный нос, длинная борода, шляпа с широкими полями — все это за километр пахло «шпиком». Во всяком случае, у этого человека было не мало нахальства, ибо он сразу приступил к делу.

— А зачем тебе нужен редактор, товарищ? Хочешь узнать тираж «Рекрута»? По крайней мере 200000 экземпляров. Что мы думаем с ним делать? Да уж во всяком случае, не распространять их среди тебе подобных, а там, где мы сами того пожелаем.

— Еще один вопрос, откуда вы взяли деньги?

— Очевидно, из Германии; пойди и сообщи своему начальству. Понимаешь, нас оплачивают за то, что бы мы потрясли общественное мнение и вызвали панику. Надеюсь, понятно? А теперь направо кругом и убирайся к чорту, если не хочешь…

Товарищ Солэр уже готов был пустить в него туфлей.

Можете поверить, что он не заставил нас повторять приказание. Одно во всяком случае было ясно: положение ухудшалось. С минуты на минуту мог быть дан приказ об обыске. С другой стороны, выйти на улицу с номерами нашего «Рекрута» было слишком рискованным предприятием. Четверо против двух дюжин — это была весьма неравная игра.

Где-то медленно пробили часы — шесть. Постепенно стали приходить и занимать свои обычные места рабочие второй смены. Ночная смена, немного умывшись, готовилась уйти из типографии, где всего несколько часов тому назад были отпечатаны сотни тысяч буржуазных листков, которые должны были с наступлением дня разнести по всему свету свою ежедневную ложь.

Кому первому из нас пришла в голову та мысль, которая должна была выпутать нас из беды, я затрудняюсь сказать. Может быть, она явилась у всех сразу. Во всяком случае один из наших товарищей так сформулировал программу наших ближайших действий.

— Возьмите эти стопки «Справедливости»[8], заверните в них нашего «Рекрута», и пусть те печатники, которым хочется немного позабавиться, вынесут эти свертки из типографии. Я уверен, что они пройдут на зло всякой полиции.

Сказано-сделано: печатники взяли тюки и снесли их в наемный автомобиль, из предосторожности вызванный кем-то из нас.

Представьте себе, что, увидя бросающийся в глаза заголовок органа Клемансо[9], полицейские готовы были стать перед ними во фронт.

Мы корчились от смеха, наблюдая за происходящим из окон.

Но закончена была только первая часть предприятия. Теперь мы должны были выбраться сами, чтобы пристроить автомобиль в надежное место. Нельзя было и думать о том, чтобы снова воспользоваться помощью печатников. Поэтому мы решили выйти как можно быстрее и проскользнуть с нашими ношами, использовав растерянность наших противников при столь неожиданном маневре.

Сначала все шло, как мы предполагали. Раньше чем полиция сообразила в чем дело, мы взобрались на автомобиль. Тогда произошло самое смешное. В тот момент, когда наш автомобиль двинулся, целая толпа полицейских уперлась в него, стараясь остановить нас. Но машина рванулась, и полицейские, которые продолжали упираться изо всех сил, оказались отброшенными далеко в стороны к огромному удовольствию многочисленных зрителей, отправлявшихся в этот час на работу.

Вскоре полиции удалось, однако, узнать местонахождение одного из тех помещений, куда мы спрятали газету. Проникнуть внутрь она не решилась, но перед самыми дверями задержала четырех товарищей, беззаботно выходивших оттуда с номерами «Рекрута».

Остальное хорошо известно. В продолжение целых двух недель все личности, призванные защищать устои общества, находились в полной боевой готовности. Было произведено более ста обысков. Штаб-квартира союза была разгромлена и, кроме того, в Париже и в провинции были задержаны сто сорок молодых товарищей, обвиненных в антимилитаристской пропаганде и в образовании тайного общества, имеющего целью свержение существующего строя…

Но все эти меры не удержали нас от дальнейшей работы. Не прошло и двух месяцев после охоты на «Рекрута», как появился «Красный Рекрут». И в этом случае полиция не особенно отличилась в смысле чутья.

Но об этом как-нибудь в другой раз,— закончил свой рассказ сержант-комсомолец.

Потом Штольц рассказывал, как один комсомолец его ячейки, расклеивая прокламации, между делом наклеил одну из них на спину шуцмана, причем другой комсомолец отвлекал в это время внимание шуцмана всякими никчемными расспросами.

О том, как французские комсомольцы водили за нос парижскую полицию при выпуске «Красного Рекрута», камере услышать уже не удалось, так как на другой день арестованным сообщили день, когда состоится суд, и веселый сержант вместе со всеми остальными подсудимыми начал деятельно готовиться к суду.

Старое средневековое здание не видало еще такого оживления. Фотографы, кинооператоры, художники вертятся перед скамьей подсудимых, щелкая аппаратами, зарисовывая. Вспышки магния и юпитеров уже надоели, и на них почти никто не обращает внимания.

Никогда о Майнце так много не говорили во Франции и Германии. Да и как не говорить! На скамье подсудимых больше ста человек немцев, французов, арабов, негров… 18 разных национальностей, десяток переводчиков…

Традиционное:

— Встать, суд идет!

Традиционная перекличка: Генрих Штольц, Поль Исти, Карл Ленцнер, Эль Керим, Фельдман, Иосиф Маринг…

Два часа длилась эта перекличка на разных языках и наречиях. Девять часов читалось обвинительное заключение, и армия переводчиков переводила его на десяток языков. Эпизод за эпизодом проходили перед слушателями.

Обвинение можно было выразить всего одним словом:

Крамола!

— Перед вами, господа судьи, находятся не совсем обычные преступники. Они в большинстве своем юнцы, у некоторых еще нет усов.

Я знаю, что кой-кого они могут этим растрогать. Но мягкосердечие по отношению к подсудимым само по себе будет преступлением против родины и справедливости. Своими действиями во вред армии они…

И прокурор начал долго и пространно доказывать, почему именно ко всем подсудимым нужно применить самые суровые меры наказания…

— Судебное следствие закончено,—сказал председатель суда,— последнее слово за обвиняемыми.— Подсудимый Артур Ферберг!

Поднялся старый горняк-коммунист.

— Война легла бременем на плечи рабочих. Версальский договор еще более ухудшил положение. Потом оккупация. Что она дала рабочим, знают все. Вот почему я выступил против буржуазии и нашей и французской. Я буду драться с ней до конца моей жизни. Ваш суд не может меня судить, плевать я хотел на него.

— Значит, вы и на старости лет не хотите раскаяться?— спросил прокурор.

— Мне не в чем раскаиваться.

— Садитесь. Подсудимый Ленцнер!

— Наша буржуазия струсила. Она сдала свои позиции. Сначала нас, рабочих, призывали к забастовкам, к прекращению добычи угля. А потом… Вспомните бургомистра Луттербека, обратившегося за помощью к своему заклятому врагу. Что это значит?

Буржуазия испугалась призрака, который она сама чуть не вызвала — социальной революции. И тогда она начала уговаривать: «Работайте, милые». Но это только для рабочих. А в это время сынки той же буржуазии совершали террористические акты над французскими офицерами. Чего вы желаете достигнуть этим судом? Разоблачить нас! Но ведь мы и так откровенны.