В кусты шлепнулся какой-то сверток…

По ту сторону высокого забора, ограждавшего казармы от внешнего мира, еще с минуту постоял коренастый паренек. Он оглянулся по сторонам — не заметил ли кто-нибудь, как он перебросил сверток через забор. Кругом никого не было. И только вдали слышны были шаги французского патруля.

Паренек удовлетворенно улыбнулся и, зябко поеживаясь от ночного холода, быстро зашагал по направлению к городу.

За сверток он был спокоен.

Эль Керим — араб, крестьянин. В последний раз он пахал два года тому назад. После того как Марокко поразил недород, семья Эль Керима с плачем и причитаниями проводила его до околицы. Он пошел в ближайший портовый город на заработки. Здесь он впервые увидел чужих людей, одевавшихся не так, как в их деревне, и разговаривавших на чужом языке.

Керим оказался способным парнем, и год работы грузчиком в порту научил его кое-чему, помимо французского языка, языка гяуров[2], покоривших его страну. Глядя на большие пароходы, уходящие из порта в далекие страны, он частенько подумывал, что не дурно было бы как-нибудь забраться тайком на один из этих пароходов, посмотреть на чужие, незнакомые края и заработать малость деньжат.

Осенью Эль Керим, без всяких затрат и ни от кого не скрываясь, получил возможность посетить Францию. Правда, ни о каких заработках не могло быть и речи, так как он являлся солдатом французской армии и целыми днями был занят подготовкой к нехитрой профессии организованного убийства тех, кого прикажет убить его начальник.

Когда он и его сородичи были признаны достаточно обученными, их отправили в Рурскую область в составе оккупационной армии, и вот сегодня мы видим Керима в роли денщика лейтенанта Кано.

Лейтенант Кано только что вернулся с пирушки и денщик с трудом раздевает своего пьяного и беспокойного хозяина. Лейтенант в пьяном виде всегда страшно болтлив и, так как других собеседников налицо не имеется, он собирается поговорить со своим денщиком. Но тот под каким-то предлогом уклоняется от этой «высокой чести» и, небрежно насвистывая, вразвальцу идет через большой казарменный двор к высокому забору. Темно. Кроме часового у ворот и патрулей по ту сторону забора никого из солдат в этот поздний час вне казармы не должно быть.

Эль Керим подходит к кустам, подбирает сверток и прячет его под накинутую на плечи шинель.

Через пять минут прокламации спрятаны до завтра в надежнейшем месте.

Кто догадается искать их в квартире заядлого монархиста — лейтенанта Кано?

На другой день многие солдаты снова нашли у себя под тюфяками, под подушками и в уборной воззвания, призывавшие солдат брататься с немецкими рабочими и требовать от своего начальства возвращения на родину и отказа от оккупации Рура.

Только один из всех, получивших этим неожиданным и необычным путем прокламацию, не прочел ее. Это был солдат, мечтавший о чине капрала не меньше, чем об отпуске на месяц. Все эти блага были обещаны тому, кто представит начальству сведения о коммунистической агитации в полку.

Предатель сообщил о своей находке ад'ютанту полка, и через несколько дней тщательно подготовленная ад'ютантом засада передала в руки командования полка трех французских солдат, арестованных в тот момент, когда они в опустевшей на время обеда казарме рассовывали по постелям солдат комсомольские прокламации.

Ад'ютант в награду за усердие был представлен к производству в следующий чин. Предатель, получивший обещанный отпуск, за день до отъезда был избит до полусмерти в темном коридоре. Арестованные комсомольцы сели за решотку^{4}.

Через неделю в полку снова появились прокламации за общими подписями коммунистических союзов молодежи Франции и Германии.

Штаб генерала Дегута работал, как в военное время. Беспрестанно приезжали вестовые, приходили штатские в кепках и котелках. В коридорах стоял беспрерывный гул. Звенели шпоры щеголеватых штабных офицеров. Шпики приходили, докладывали, получали инструкции и уходили.

По сути дела штаб генерала Дегута превратился в охранку. Сюда приводили и здесь допрашивали арестованных, здесь им устраивался «массаж», отсюда исходили приказы об аресте.

Затрещал телефон. Холеная рука генерала лениво взяла трубку:

— Алло! Кто у телефона? Вы, господин бургомистр? Что? Рабочая демонстрация обезоружила полицию?!. Безобразие!.. Что? Нет, солдат мы не пошлем! А за оружием людей пришлите! Я распоряжусь выдать.

Генерал сердито бросил трубку на рычаг.

В кабинет вошел ад'ютант генерала. Он о чем-то тихо доложил. Очевидно, это было очень важно, потому что генерал оживился и громко переспросил:

— Где? В камышах? Это определенно? Позовите ко мне капитана Сезана. Необходимо немедленно принять меры.

— Генрих, ты здесь? Твоя семья арестована. Тебя разыскивают по всем шахтам. Принес тебе костюм и грим на всякий случай.

Было холодно. Тучи окончательно закрыли луну. С реки дул ветер. Камыши лениво шелестели. Артур подозрительно покосился на незнакомого худощавого парня, о чем-то оживленно рассказывавшего на плохом немецком языке. Его слушали пять — шесть ребят. Часто слышался приглушенный смех.

— Кто это такой? — спросил он у Генриха.

— Французский сержант, он от гарнизонной комсомольской организации прислан на совещание. Мы его кое-как перенарядили в штатского. Давай, пока соберутся все остальные, послушаем, о чем он так весело рассказывает.

 Француз в смешно топорщившемся на нем пиджаке, возбужденно размахивая руками, продолжал свой рассказ:

— …В полку у нас народ отсталый, религиозный. Главным образом, из крестьян-бретонцев и вандейцев.

В один воскресный день вызывает меня капитан, заядлый католик, и говорит мне:

— Сержант, спросите-ка у своих людей, не хотят ли они пойти в церковь?

— Слушаюсь, господин капитан.

Отправляюсь я к солдатам и заявляю им приблизительно следующее:

— Разве есть желающие итти в церковь? Что? Вряд ли найдутся такие! Ведь правда, не найдутся!

Подобные мои вопросы (как-никак, а все таки я начальство) возымели как-раз то действие, какое они должны были возыметь.

Солдаты решили в церковь не ходить.

Тогда я, очень довольный, возвращаюсь к капитану:

— Господин капитан, никто не изъявляет желания.

— Как так никто?.. Вот я сам потолкую с ними!

После речи капитана вся рота тотчас же подняла руки в знак желания отправиться молиться.

— Сержант, вы проводите людей в церковь.

— Слушаюсь, господин капитан.

Мерным шагом по четыре человека в ряд рота отправляется в церковь. Дойдя до церкви, я делаю предписанный уставом полуоборот и отправляюсь в соседний ресторан пообедать. Солдатам я заявил, что зайду за ними через час.

Солдаты входят в церковь, но богослужение идет там какое-то странное, необычайное, да еще на каком-то неслыханном языке. Ничего не понимая, сконфуженно вышли они из церкви.

Дело в том, что я их нарочно свел не в католическую церковь, а в немецкую протестантскую. Немудрено, что это богослужение показалось недалеким бретонским[3] крестьянам несколько необыкновенным.

Ровно через час я их отвел обратно в казарму. После этой истории у солдат пропала всякая охота по воскресеньям отправляться в церковь… Никакие увещевания благочестивого капитана не достигали цели.

Вскоре начальство, однако, выяснило настоящую причину такого внезапного упадка религиозного чувства у «людей».

Тогда капитан вызвал меня для об'яснений:

— Скажите мне, сержант, куда вы водили солдат?