У дежурного врача в больнице,

который пожарных осмотрел,

живот загорел через халат,

как будто, в Африке на солнце.

НА ЛЕЧЕНИЕ В МОСКВУ.

В Москву для лечения -

отобрали больных

по радиационному загару,

двадцать восемь человек

наиболее пострадавших,

из числа дежурной смены

и числа пожарных.

Больные лечились

в лучшей клинике страны,

с применением новейших

средств и технологий.

Впечатление, люди вернулись

из ядерной войны.

Даже американский учёный -

специалист уникальный

Роберт Гейл из Нью-Йорка

приехал спасать пожарных

и других с лучевой больных.

Больные с лучевой болезнью

по отдельным палатам

в одиночку все лежали,

мучились от нуклидов

и с надеждой, болью,

не ведая о соседе,

в муках умирали.

В телах пожарных

изотопов столько накопилось,

что тела ночью,

как призраки "светились".

На Митинском кладбище в Москве

для каждого пожарного,

мини "Саркофаг" соорудили

и каждого пожарного,

как маленький Чернобыль,

с честью похоронили.

Рок судьбы избрал двоих,

сделал сиротами

жён, детей и их родных,

выбор делал, не спешил

и как удав своим гипнозом,

пожарных тоже прихватил.

СТАЖЁРЫ ДОЛОЖИЛИ ТОЧНО.

Акимов знал,

стержни управления и защиты

застряли на полпути.

Их надо!.. срочно!

из центрального зала

вручную опустить.

Но как туда зайти?

Рядом у тренажёра

толкались два стажёра.

Акимов: "Бегом!..

в центральный зал вдвоём!

Надо!.. покрутить рукоятки

и стержни вручную опустить.

Любой ценой!..

надо реактор заглушить!"

Кудрявцев и Проскуров,

как Александр Матросов,

в последнем решающем бою,

бросились наверх

в центральный зал к реактору,

с каждым шагом

приближая смерть свою.

До 36-й отметки бежали

по лестничным маршам,

прыгая через куски бетона,

задыхаясь от дыма, гари

и чихая от запаха озона.

У реакторного зала всё в руинах.

Кругом валялись битые конструкции,

во все стороны торчала арматура,

а над головой светилось

ночное небо...

в оранжевом отблеске пожара.

Плита герметизации реактора

"Елена" лежала на боку,

во все стороны торчала арматура,

а там... далеко внизу,

завывая как в дымовой трубе,

из кратера разрушенного реактора

шёл голубой огонь,

подымалась сажа и озон.

В эпицентре взрыва,

в самом пекле радиации,

стояли обречённые стажёры,

загорали на глазах от радиации,

стали чёрные, как негры.

С удивлением, сгоряча -

посмотрели друг на друга,

вниз убежали молча.

НАВЕРНОЕ, БАК С ВОДОЙ ВЗОРВАЛСЯ.

Вернувшись вниз,

Кудрявцев и Проскуров

начальнику доложили внятно,

обоих бегло выслушав,

стажёрам не поверил Дятлов.

"Мужики! Вы не сумели

разобраться толком.

Реактор цел. Снесло

крышу взрывом,

а что-то на полу горело.

Надо срочно спасать

перегревшийся реактор.

В активную зону для охлаждения

надо воду подавать

и до конца - заглушить реактор".

Как обычно, как всегда,

где тяжёлая беда,

родилась легенда.

Реактор блока цел,

бак с водой взорвался.

Чиновник не разобравшись,

засекретил ЧэПэ,

заочно оправдался.

ВОТ ТАК... НИ ЗА ЧТО?

И УМИРАЮТ ЛЮДИ.

Вверх - вниз, бегом,

не чувствуя под собою ног,

от отметки к отметке

бегали по очереди в темноте

с фонариками Топтунов - Акимов,

глотая радиацию и смог.

"Что с реактором?

Как сказывается подача воды?

Сколько проложено рукавов?" -

с минуты на минуту постоянно

требовал доклада

помутневший Дятлов.

От жары и радиации

Акимова и Топтунова

тошнило и рвало,

во рту железом пахло,

шатало и трясло.

До конца смены в эпицентре ада -

оба мучились, страдали.

Сильнее всех почернели оба -

от радиации, йода и пр. нуклида.

Дежурная смена блока станции

не знала ситуации,

по приказу Дятлова в темноте -

напрасно подавала воду,

Приближая новую беду,

отравляя подземелье станции.

В итоге у 134 сотрудников ЧАЭС

развилась лучевая болезнь.

Многие из них умерли

вместе с пожарными,

первый - на десятый,

последний - на сотый день.

Умер начальник смены Акимов,

умер оператор Топтунов.

Умерли два стажёра -

Кудрявцев и Проскуров.

В Митино на кладбище в Москве -

вместе с героями пожарными

рядышком лежат, все -

красиво, величаво, в ряд,

как и пожарные -

только, без наград.

ГЕРОЕМ СТАТЬ НЕ СУЖДЕНО.

После взрыва

тревожно прогремевшим,

Дятлов помрачнел,

морально опустился низко,

Масштабы катастрофы

принял сердцем близко,

шумел и суетился.

Товарищ Дятлов!

Сходи! Сбегай наверх!

Посмотри в окно

на свою работу.

Оцени ситуацию!

Убедись ты лично!

Но, нет!

Пойти наверх посмотреть -

сколько наломал он дров

не решился Дятлов.

ПРАВДА ВЫЛЕЗЛА НАРУЖУ.

Директор станции

не спешил с докладом.

"Произошёл на ЧАЭС

пароводяной выброс", -

в Москву доложил скромно -

Дятлов рано утром.

И только поздним вечером

на заседании госкомиссии

в донесении Фомин написал пером:

"Реактор разрушен!

Нашли вокруг ректора

куски гранита,

сборки со стержнями

и куски графита".

Государственная комиссия

в тот же миг

приняла решение

на эвакуацию населения.

ПОЛ ЕВРОПЫ РАДИАЦИЯ НАКРЫЛА.

Между тем, реактор бушевал,

горел графит, кипел уран,

тысячами рентген

сиянием северным светился,

пугая всех землян.

До бела разогревался

и как рассерженный верблюд,

радиацией плевался,

омертвляя всё вокруг.

Радионуклиды, радиация,

как опиум, как дурман,

ползли по огородам и дворам.