Вася повернулся и вышел на кухню, где его ждал ужин, целые горы немытой посуды и еще много работы, которую не хотела делать кухарка Мария.

А когда Вася вышел, Петр Андреевич вспомнил высокую корму теплохода «Крым», полтинник, брошенный ребром в зеленые волны. Он вспомнил мускулистое смуглое тело. Оно двигалось в воде быстро и уверенно.

Тогда Вася пробыл под водой минуту и ​​сорок секунд.

Глоба уселся поудобнее в глубокое кресло, молча обдумывая новый план.

Витя Огринчук вернулся домой в сумерки. За Графским молом под большими камнями водились круглоголовые бычки, и Витя с ребятами сегодня ходил на охоту. Ловить бычков дело не тяжелое. Недаром вместо того чтобы сказать «ловить бычков», часто говорят «таскать бычков». И такая замена слов вполне уместна. Хотя бычок — рыбка небольшая, но жадность и рот у нее огромные, она хватает все, от червя до кусочка такого же бычка. Поэтому ловить ее интересно и нетрудно.

Огурчик считал бы позором для себя принести домой меньше полусотни бычков. Когда он возвращается домой, удочка его лежала на плече, и бычки длинной гирляндой свисали с нее чуть ли не до самой земли.

Витя шел домой, как солидный рыбак с удачного лова. Когда подходил к калитке двора, высокий мужчина вышел ему навстречу, и Витя на мгновение остановился, рассматривая его.

Ему хорошо запомнилась высокая, затянутая в светло–серый костюм фигура и смутное длинное лицо незнакомца.

Этот человек не был у отца раньше, по крайней мере он его никогда не видел. К тому же незнакомец был и в городе, очевидно, новым человеком, потому что Витя знал многих, если не всех жителей, а такого ​​видного человека трудно было бы пропустить. Витя еще с минуту смотрел вслед незнакомцу, быстро шедшему вдоль улицы, а затем повернул во двор, твердо решив расспросить у отца, кто это такой и что здесь было.

Но перед тем, как зайти к отцу, Вите пришлось сделать еще немало в своем небольшом, но хлопотном хозяйстве. Оно состояло из аквариума, где плавали золотые длиннохвостые рыбки с круглыми глазами, и маленького щенка настоящей немецкой овчарки, в будущем грозного пса–пограничника. Правда, пока что будущий герой границы катался на крыльце маленьким темно–серым пушистым клубком шерсти, однако это Огурчика мало смущало. Он сам кормил своего песика и сам проверял его здоровье, касаясь пальцем черного влажного и холодного носика. Во время такой проверки Шторм — так звали этого мирного и тихого песика — пытался лизнуть Витину руку или лечь на спину, задрав все четыре лапки кверху, и Витя тут же должен был напоминать ему, что будущему пограничнику так вести себя совсем не к лицу.

Поменяв рыбкам воду, Витя зашел в комнату, где за столом в глубокой задумчивости сидел отец. Водолаз даже не заметил, как парень зашел в комнату. Витя удивленно взглянул на отца, оглянулся, потом пожал плечами и тихо вышел.

Мать подала ему ужин и, поев свежих, хорошо зажаренных быков, которые вкусно хрустели на зубах, Витя снова вернулся к отцу. Он обиделся. Как это отец может не обращать внимания, когда он заходит в комнату?

Но теперь Степан Тимофеевич встретил Витю совсем иначе.

— Ну, что принес сегодня, герой–рыбалка? — спросил он, улыбаясь.

При улыбке усы шевелились, топорщились больше обычного.

«Я уже давно пришел и заходил сюда, а ты на меня внимания не обращаешь», хотел сказать обиженный Витя, но передумал и сказал:

— Пятьдесят бычков. Все один в один.

— Подумаешь! — передразнил Витю водолаз. — Вот когда я был таким как ты, то меньше сотни домой и нести не хотел.

В другой раз такая дерзкая насмешка, наверное, очень бы разозлила Витю, но сейчас он пропустил это мимо ушей. Все его мысли были сосредоточены на одном: как бы быстрее и лучше узнать про высокого гостя в сером костюме. То, что гость был именно здесь, Витя не сомневался: недопитая бутылка вина и два стакана еще стояли на столе. Витя долго выдумывал всякие способы, как бы лучше подойти к этому деликатному вопросу, но в конце концов рубанул прямо:

— Отец, это к тебе этот человек приходил?

— Ко мне, Витя, ко мне, — все еще улыбаясь, ответил водолаз, и вдруг его глаза хитро скосились на Витю. — А ты скажи мне, Витя, только правду скажи, ты когда–нибудь мошенника видел?

— Нет …

— А ведь я просил правду сказать, — снова покосился на Витю водолаз, — а ты мне прямо в глаза врешь! Видел ты мошенника, вот совсем недавно видел! Самого настоящего мошенника… К нам он больше не придет. Завтра пойду куда надо — и каюк ему по первому разряду.

И Степан Тимофеевич рассказал Вите, по какому странному и подозрительному делу приходил незнакомец: «Достань ему вещи с ‟Галатеи». А ‟Галатея», он сам говорил, принадлежала белым. Откуда он знает, что там на той ‟Гадатее». А?»

В этот день Вася впервые в жизни играл Бетховена. Музыка увлекала его, поднимала и куда–то несла, пробуждая в нем новые, неизвестные чувства.

Музыка Бетховена не казалась трудной. Вася играл восторженно, а профессор слушал и вспоминал свой первый концерт, когда он неуклюже и неумело, в широком фраке, взятом напрокат, вышел на сцену. Его тогда встретили настороженно, холодно и с несколько насмешливым молчанием. Много времени прошло с тех пор, а вспоминается так, будто это было вчера. Тогда зал показался профессору тысячеглавым зверем, перед пастью которого он, маленький музыкант, стоял беззащитный на ярко освещенной эстраде. Он должен был обуздать этого зверя. Как индийские факиры завораживают змей, противных и ядовитых, так и он должен музыкой своей скрипки очаровать толпу.

Тогда он играл Бетховена. Перед глазами профессора, словно в тумане, проносилось его первое выступление.

Он глубоко задумался.

Вася закончил играть. Профессор даже не взглянул на своего ученика. Взволнованный Вася несколько минут ждал, потом бесшумно положил скрипку на стол и сел в неглубокое кресло у стола.

Профессор молчал несколько минут. Вася тоже не испытывал нужды говорить. В памяти звучали последние аккорды, и не верилось, что это он, Вася, маленький Вася, мальчик с пристани, может так взволновать музыкой старого, знаменитого профессора.

— Он был глухой! — неожиданно сказал профессор, и взгляд его остановился на клумбе, где цвели огромные красные канны.

Вася вздрогнул. Было странно и немного неприятно после музыки вдруг услышать голос профессора. Профессор смотрел в сад. Неизвестно было, говорит он к Васе, или так, сам себе размышляет над странной и страшной судьбой гениального композитора, оглохшего в самом расцвете своего творчества и никогда в жизни не имеющего возможности услышать лучшие свои произведения.

Поступал вечер, и на веранде было тихо. Вася испугался, не оглох ли он! Но струна зазвенела, когда он тронул ее, и профессор улыбнулся, будто понял Васины мысли.

То, что скоро вечер, что Варваре Павловне надо отдать пять рублей, из которых не заработано еще ни копеечки, вдруг отодвинулось куда–то далеко, за густую пелену тумана, а после того как Вася взял первый аккорд, и вовсе исчезло.

Но не только профессор слушал эту прекрасную, страстную и волнующую музыку. Совсем недалеко от того места, где кончался низенький забор профессорского сада, на скамье сидел задумчивый Глоба, медленно обрывая листья с маленькой веточки акации.

Сидел он здесь давно. Совершенно случайно проходя мимо, он услышал музыку, на мгновение остановился и увидел на веранде Васю со скрипкой в ​​руках.

Это было довольно странно, и во всяком случае, стоило узнать все до конца.

Ждать пришлось довольно долго.

Поздно вечером, когда летучие мыши на своих бесшумных крыльях начали летать в саду, профессор отпустил Васю.

Вася попрощался с профессором, как всегда, коротким рукопожатием, и через минуту, вспомнив о пяти рублях и Варваре Павловне, уже бежал по пустынным улицам к порту.

Холодные мурашки ползали по спине, когда он думал о том, как будет ругать его Варвара Павловна. В порту и на рынке уже нельзя было заработать ни копейки. Теплоход давно отошел, грузчики ушли из порта, шлюпки с иностранных пароходов, на которых приехали в город матросы, одиноко качались на воде у причалов.