В читальной комнате лежали на столе две толстые книги в черных переплетах: одна уже вся исписанная и другая — недавно начатая. Сюда заносились краткие впечатления гостящих, рекомендовались мало известные дальние прогулки и описывались подробности пути, нередко с приложением чертежей и плана местности, что было интересно для новичков. Но главным образом вписывались стихи и экспромты: тут и лирика, и сатира, и дружеская пикировка; бывали зарисовки местных пейзажей, портреты живущих, безобидные карикатуры; словом, как говорится: кто во что горазд! Немало было здесь стихов не только случайных доморощенных поэтов, но и людей с известными в литературе именами. Бывали тут и ноты, и виды окрестностей, и коллективные приветствия. И все было корректно, нередко остроумно и во всяком случае интересно. Обычно за целый год перебывает здесь много людей знаменитых из мира ученых, композиторов, артистов и певцов, художников, писателей, актеров Малого, Художественного и других театров; большинство из них оставляли в книге свои автографы, стихи или шутки. Приезжали сюда не однажды и Станиславский, и Васнецов, и Вересаев, и нарком Луначарский… Кто-кто только не перебывал здесь!

Помню, я был приятно изумлен, когда встретил в саду популярного астронома, старого профессора Сергея Павловича Глазенапа, имя которого знакомо мне было почти с детства. Когда-то, еще в семидесятых годах, он участвовал в экспедиции в Восточную Сибирь для наблюдений прохождения Венеры через диск Солнца, а в восьмидесятых годах за работы по двойным звездам получил от Парижской Академии наук почетную премию. Когда все это было!.. Много с тех пор воды утекло! Никак не ожидал встретить его живого и здорового. Это был очаровательный старичок лет под восемьдесят, маленького роста, бодрый, приветливый и веселый, приехавший сюда из Ленинграда отдохнуть. Все «санузцы» его полюбили и даже накануне его отъезда устроили ему торжественные проводы. Кто-то из поэтов сочинил крошечную оду, упомянув в ней о планетах и кометах; кто-то из гостивших музыкантов наскоро написал к ней ноты, а молодежь исполнила кантату хором. На мою долю досталось чтение приветствия, подписанного всеми собравшимися. Старик был очень растроган — даже прослезился.

В 1929 году двадцать пятая годовщина смерти А. П. Чехова застала меня в «Санузе». Мы решили отметить этот день общими силами. Составили наскоро программу; художник Ап. М. Васнецов нарисовал афишу с видом санатория, другой художник написал по памяти красочный портрет Антона Павловича. Если не изменяет мне память, это был С. Д. Милорадович, старый «передвижник», чьи заметные работы хранятся в Третьяковской галерее. Музыканты и певцы взяли на себя концертное отделение, актеры согласились прочитать отрывки из пьес и мелкие рассказы. На мою долю выпали воспоминания о личных встречах с Чеховым, которые я как раз там писал. Не хватало только вступительного слова. День клонился уже к вечеру, и через два часа надо было начинать, а начального слова нет и нет.

Вдруг узнаю, что к вечернему чаю приехал с женой А. В. Луначарский, в то время нарком просвещения, которого я высоко ценил как талантливого человека, как прекрасного оратора, обладавшего огромными познаниями и замечательной памятью. О нем нередко говорили, конечно в шутку: если Анатолия Васильевича разбудить среди ночи, часа в четыре, и сказать ему: «Выручайте: необходимо сию минуту произнести речь на такую-то тему», причем называлось что-нибудь мало знакомое и трудное, то он вскочил бы с постели и без всяких возражений начал бы сию же минуту доклад своим спокойным тоном и наговорил бы, несомненно, много интересного и значительного, полного содержания, полного остроумных обобщений и даже цитат. Несмотря на шутку, это было очень похоже на правду и было характерно для Луначарского, для его редких способностей и огромных познаний.

Я застал его в бильярдной за пирамидкой. Выслушав меня, он положил кий и сказал, что приехал сюда просто отдохнуть на часок, но, если это нужно, он готов пробыть здесь и еще лишний час и не отказывается от выступления.

— А когда выступать?

— Минут через пять.

— Пойдемте.

Дело было сделано, и вечер памяти Чехова вышел благодаря блестящей речи Луначарского удачным и содержательным.

Вспоминается мне присутствие здесь таких интересных людей, как профессор П. Н. Сакулин, как академик М. Н. Розанов, старинный мой знакомый, спутник и многолетний соучастник по присуждению Грибоедовских премий за лучшие пьесы сезона; вспоминается писатель и врач С. Я. Елпатьевский; художник Аполлинарий Михайлович Васнецов, чьи полотна по старой Москве значительны и интересны; пианист А. Б. Гольденвейзер, врач и профессор А. Б. Фогт, большой любитель и знаток русской литературы, хороший чтец классических стихов, а также чеховских рассказов; сколько сообщал он нам интересного о встречах с многими прежними писателями за свою долгую жизнь!

Житье в «Узком» «вне возраста», отсутствие в течение целого месяца всяких забот о самом себе, взваленных на плечи администрации, простота взаимных отношений, веселые развлечения — все это, вместе взятое, невольно влияло и на ученых, маститых мужей, чьи имена были окружены уважением и произносились с серьезной почтительностью. Они сами менялись здесь и охотно становились простыми людьми, как бы без всяких степеней, и сами с удовольствием смеялись вместе со всеми, когда бывало что-нибудь смешное, вместе гуляли, собирали грибы и принимали участие в общих беседах и шутках, не забывая в то же время и о трудах, которым отдавались обычно в утренние часы. Когда нужно было работать, то уходили в читальный зал, где строго соблюдалась безусловная тишина, где стояли отдельные столики для индивидуальных занятий и большой общий стол — где кому больше нравилось, где кому было удобней и приятней. Здесь читали, писали и рисовали; для трудовых часов все было здесь обставлено внимательно, и работать ничто никому не мешало.

В течение месяца не всегда бывали солнечные дни и ясные вечера, бывало ненастье и дожди, когда из комнат некуда деваться. Тогда затевались экспромтом зрелища и увеселения. Все устраивалось немедленно и быстро. Большой зал, отделенный на одну четверть двумя белыми колоннами, представлял большое удобство для всякого рода представлений. Вешались на длинной веревке две простыни, и этим отделялась «сцена» от зрителей. Чего здесь только не бывало! И живые картины, и шуточные сцены, и «волшебные тени» — всего не перечтешь и не упомнишь. В устройстве таких экспромтных развлечений принимали живое участие буквально все. Помню, один почтенный профессор устроил собственноручно, к великому изумлению всех санузцев, в зале, для какой-то живой картины, бьющий фонтан, проведя воду из недалекой ванной комнаты. Успех был от такой неожиданности — величайший.

Ближе к осени, когда вечера уже рано становились темными, санузцы любили выходить за пределы парка по березовой аллее и смотреть с холмов на далекие огни Москвы. Это было чудесное зрелище, и мы простаивали здесь подолгу, любуясь огненными точками, линиями и группами сотен, а может быть, и тысяч фонарей, сиявших алмазами над столицей. Прямо перед глазами, и слева и справа, точно золотые брызги по темному бархату, сияли над Москвой отдаленные огоньки среди окрестного простора и темного неба над головой, тоже усеянного звездами. Это были любимые прогулки перед отходом ко сну.

В течение ряда лет я бывал в «Узком», в этом очаровательном «Санузе», как прозвали его, шутливо сокращая слова «Санаторий «Узкое»».

Книги с автографами, о которых я говорил выше, свидетельствовали о тех людях, которые, вне моего месячного пребывания, гостили здесь в осенние, зимние и весенние месяцы. Сколько было здесь интереснейших людей, работников искусства, науки, литературы! Не все, конечно, но многие из них оставляли в памятной книге свои автографы и впечатления.

Среди записей есть, например, такое шуточно-благодарственное восклицание: