— Слава гетману, слава! — раздались со всех сторон восторженные крики; но новый гром орудий покрыл все голоса. Еще раз рявкнули гарматы, и залп тысяч ружей заключил могучим аккордом бурный народный восторг. Когда улегся, наконец, поднявшийся шум, Богдан обратился ко всем с речью:
— Панове рыцари–молодцы, славные козаки–запорожцы, все войсковые товарищи и близкий нашему сердцу православный люд, поздравляю вас, друзи, с победою, с такою победою, какой еще не видела наша земля. Разбито коронное войско, в плену гетманы, нет в Польше никаких сил; перед нами открыты теперь все дороги: пойдем туда, куда сами захочем пойти. Но не мне, не мне, друзи, эта слава, не мне и не вам! Слава господу всемогущему, даровавшему нам, слабым, эту силу, поднявшему нас на защиту своего креста, слава ему, отозвавшемуся на наши страданья, слава и матери нашей Украйне, что подняла нам на помощь всех своих бедных детей. Своей чудесной помощью господь показал всему миру, что мы встали за правое дело. Так будем же всегда помнить об этом, друзи, не будем обольщать себя ни добычей, ни славой, а только защитой нашего родного края и святого креста! В знак нашей великой победы мы отменяем на сегодня наш строгий войсковой порядок и назначаем пир для всего славного рыцарства. Пусть выкатят сорок бочек меду, вина и горилки. Пируйте, братья, да поднесите и вельможным панам з ласки козацкой по чарке вина.
Полетели вверх шапки козацкие; громкие возгласы огласили воздух. Грянула запорожская музыка и покрыла все голоса.
Богдана окружила старшина; начались поздравления, поцелуи и объятия. Когда первый порыв восторга умолк, Богдан обратился к Выговскому, уже возведенному в должность войскового писаря.
— А что, пане Иване, готовы ль козаки и универсалы?{124}
— Все готово, ясновельможный гетмане, — произнес с низким поклоном Выговский, подавая Богдану исписанный лист с прикрепленной к нему на шнурке запорожской печатью. — Но… — замялся он, — как посмотрит на это король?
— Король за нас, а не за панство.
— Так, гетман, но это не против панства, — улыбнулся вкрадчиво Выговский, — а против короля.
— А если король вздумает идти против нашего народа, то мы пойдем и против короля! — ответил запальчиво Богун, бросая на Выговского недружелюбный взгляд.
— Так, так, друже! — поддержали Богуна и другие старшины.
По лицу Выговского промелькнула какая–то неопределенная улыбка.
— Король наш доброчинец, — возвысил строго свой голос после минутного смущения Богдан, останавливая всех, — и не пожелает нам ничего худого. Позвать сюда наших послов!
Выговский отдал приказ, и из толпы войск отделилась сотня козаков и, выехавши перед старшиной, выстроилась по пяти человек в ряд. Это были самые отборные и смелые со всего войска. Шапки их были молодцевато заломлены набекрень, великолепные красные кунтуши были наброшены с какой–то удалой козацкою небрежностью, отборное оружие блестело на солнце. Лица козаков смотрели смело, энергично; дорогие кони их нетерпеливо перебирали ногами и грызли удила. В руке у каждого всадника было по длинному свитку бумаги, с прикрепленной запорожской печатью при конце.
— Слава гетману вовеки! Хай жие! — крикнули в один голос, обнажая головы, козаки.
— Спасибо, дети, — ответил Богдан. — А все готово ль?
— Все, батьку.
— Летите ж, дети, по всей Украйне, не мынайте ни больших городов, ни малых деревень. Будьте колоколами нашими; звоните по всей Украйне, зовите весь люд в одну церковь к своему алтарю!
— Гаразд, батьку! — крикнули оживленно козаки.
— Ну, с богом! — протянул Богдан руку, и маленькие отряды понеслись стрелой в четыре стороны безбрежной степи. Богдан следил за ними задумчивым взором: вот каждая из них разделилась еще на несколько групп, еще и еще… и вскоре все всадники скрылись вдали.
— Так, — произнес задумчиво Богдан, — понеслось теперь наше слово во все концы родного края, и нет уже никакой силы остановить его… Ну, дальше ж что, — обратился он к Выговскому, тряхнувши головой, словно хотел сбросить с себя налетевшее вдруг раздумье, — кто дальше есть?
— Посол от превелебного владыки печерского{125}.
— Владыки? — переспросил изумленно и радостно Богдан. — Сюда ж его, сюда, скорее!
Выговский быстро сошел с помоста и через несколько мгновений возвратился в сопровождении высокого мужчины, одетого в грубую суконную чемарку, подпоясанного простым поясом, в черной бараньей шапке на голове. Этому высокому, коренастому человеку, одетому в такой грубый мужицкий костюм, придавала какой–то странный вид густая, черная с проседью борода, окаймлявшая суровое, энергичное лицо, и небольшая коса, видневшаяся из–под шапки. За ним на майдан въехало шесть небольших пушек, сопровождаемых целою толпой поселян, вооруженных косами, ножами и самодельными саблями.
Богдан с изумлением взглянул на приближающуюся к нему фигуру, и вдруг по лицу его промелькнуло какое–то мучительное выражение, — казалось, он старался вспомнить, где видел еще раз это странное лицо, но размышления его прервал громкий голос Нечая:
— Будь я проклят, если это не отец Иван!
— Отец Иван! — вскрикнул радостно Богдан, и в один миг перед глазами его мелькнула вся картина встречи с изгнанным, зовущим к восстанию попом.
— Ты ль это, отче? — сделал он несколько шагов навстречу священнику.
— Я, недостойный пастырь, еще не заработавший у господа право одеться в священные ризы, — произнес тот, вынимая из–за пазухи простой кипарисный крест на грубой веревке и осеняя им склонившего голову Богдана. — Челом бьет тебе, гетмане, вся Украйна, а превелебный
владыка шлет всем свое святое благословение, вот эти гарматы на гостинец для войска, а тебе, гетмане, это письмо.
Богдан почтительно принял толстый пакет, запечатанный восковой печатью, прижал его благоговейно к губам, сломал печать и развернул желтый пергамент. В письме владыка благословлял Богдана и все славное войско на честный подвиг, обещал во всем свое содействие и в конце снова повторял Богдану: «Помни ту клятву, которую ты дал мне в полночный час у алтаря. Не соблазнись своею гордыней: нам надо не только разрушить, нам надо создать».
— Святой, великий рачитель нашей бедной Украйны! — произнес Богдан с глубоким чувством, складывая желтый лист и прижимая его почтительно к губам. — Но скажи мне, отче велебный, как попал ты сюда?
— Когда ты, гетмане, покинул тогда наше селенье, — начал отец Иван, — я стал приготовлять к делу всю мою паству. Мы перековывали рала на ножи и сабли, мы святили их ночью; я, отрекшийся от службы святой, призывал в пущах лесных благословение господне на каждый нож, который мы раздавали людям. К весне мы все были готовы; чуть пронеслась весть о том, что ты собираешь войско на Запорожье, мы сожгли наш замок и двинулись вперед. Так прибыли мы в Киев к святому владыке; он сообщил нам о твоей победе и направил нас сюда. Со мною тысяча поселян, закаленных и крепких; прими ж и нас, батьку, под свой стяг.
— Тебя, тебя, отче? — отступил даже от изумления Богдан, и все старшины молча переглянулись.
— Так, меня! — ответил решительно и сурово отец Иван. — У каждого в наше время есть на душе свое тяжкое горе; но не за себя, не за свою семью горит мое сердце скорбью и гневом, я дал святую клятву препоясаться мечом и встать на защиту своей церкви, и владыка благословил меня! Не удивляйтесь же тому, братия, что попы идут в ваше войско. Каждый пасомый даст ответ на страшном судище только за себя, а с пастыря господь спросит за все стадо и за церковь, которую он отдал под защиту своего воинства. Скажите мне, братья, что делают с воинами, когда они отворяют врагам браму замковую и впускают в крепость врагов? Мы сделали хуже, мы отворили в святую крепость латынским псам ворота и отдали на расхищенье проклятым волкам вверенных нам богом детей!
Слова отца Ивана производили глубокое впечатление на собравшихся: этот страстный, мрачный фанатик зажигал родным огнем козацкие сердца.